Чего ищет зритель, чем притягательна для него Третьяковская галерея «старая», та, в Лаврушинском? Вообще-то, как многие знают, она не старая; стены ее реконструированы, достроены полтора десятка лет назад. Но не только привычными глазу стенами она дорога тысячам посетителей, которые сегодня, как вчера, и позавчера, приходят сюда.

В основе музей сохранил свою постоянную экспозицию, и люди идут, чтобы снова встретиться с Саврасовым и Левитаном, Репиным и Александром Ивановым, Рокотовым и Рублевым. И самое главное для большинства россиян в такой встрече это, наверное, память жизни нашей души, множества жизней далеких и близких нам соотечественников. Картины любимых русских художников – неложные и неувядающие свидетельства. В них частица надежд и утрат, любовей, болей, мечтаний, которыми мы зачастую живем и сегодня. С хитами галереи П.М. Третьякова зрители словно ведут беседу о глубоко важном, о своем, о себе. Большей частью мы об этом, конечно, не думаем. Но в подтексте нашей радости пребывания в Третьяковке - та самая сила душевного притяжения; наша духовная жажда самопознания.

В противоположность этому, безмолвие и безлюдье поражают посетителя другого здания Третьяковки, на Крымском валу, где разместилась экспозиция отечественного искусства ХХ века. Степень ее непопулярности по контрасту с Лаврушинским просто шокирует, заставляя самым серьезным образом ставить вопрос: что здесь происходит? А может, современный раздел нашего национального музея – затея мертворожденная, в социальном плане полностью бесперспективная? Как специалисту, мне хорошо известно: эта ситуация весьма остро обсуждается внутри самой ГТГ и вне ее. Хуже всего, что споры на эту тему не дают пока и намека на общественно-профессиональный консенсус, за которым могут последовать конструктивные выводы относительно дальнейшей судьбы дома на Крымском.

Что до меня, я отнюдь не считаю, будто человеческий вакуум в полусотне его залов связан с самой природой российского искусства веков ХХ – ХХ1. Не предполагает таких печальных следствий и состав коллекции этого искусства, какой владеет музей. Не имеет большого значения то, что здание построено несколько на отшибе, к нему якобы не привыкли, оно явно не шедевр архитектурной мысли и музейного комфота. Технически оно функционирует вполне удовлетворительно. Насчет комфорта не трудно кое-что перенять от соседнего Дома художников. И вообще на хорошие выставки сюда без проблем приходит большая публика. А вот на постоянную экспозицию не приходит… В чем-то искусство ХХ века, конечно, сложнее для понимания, нежели старая классика. Но исключительно важно, как музей представляет такое искусство своему посетителю. И сегодняшняя непривлекательность «новой Третьяковки» (фактически ее здание старше нынешнего Лаврушенского), по моему убеждению, есть результат некой хирургической операции, которую работники галереи произвели над своей (или все-таки нашей общей?) коллекцией искусства 1900-2000-х годов.

Стратегия их вырисовывается следующим образом. Фонд живописи, скульптуры и графики этого периода насчитывает в ГТГ многие ДЕСЯТКИ ТЫСЯЧ работ. То, что висит на стенах, обычно не достигает двух тысяч. Так вот, показывая те или другие вещи, можно произвести на зрителя совершенно различное впечатление. Зависит это целиком от намерений устроителей экспозиции. Итак, о намерениях, то бишь амбициях музейных деятелей. Из того, что мы видим теперь на Крымском, с несомненностью вытекает: больше всего им хотелось доказать городу и миру, что они ну ни чуточки не советские. И к тому же еще обладают самым утонченным, элитарным вкусом. Само собой, они без ума от «Черного квадрата» Малевича. Но при этом знают толк в извивах интернационального постмодерна, а также - соблазнах гламура на манер сегодняшнего шоу-бизнеса. Не беда, что сочетать одно, другое и третье довольно-таки рискованно и затруднительно; кто не рискует, тот не пьет шампанского!

И искусствоведческие весталки с Крымского вала пошли в наступление сразу на всех фронтах. Общеизвестно: в советские времена подвергался преследованиям авангард. Вещи этого направления обретались в запасниках. Значит, необходимо теперь авангард по максимуму экспонировать. Это во-первых. Во-вторых, советских художников власть заставляла делать соцреализм. Теперь надо его максимально укоротить, то есть спрятать в те же запасники, подальше от публики. А если чего уж нельзя совсем удалить, - все же мы почти семь десятков лет жили в стране под названием СССР, и тут работали тысячи художников, и фонды советского искусства огромны, они составляют львиную долю наследия искусства России прошлого века, - это следует показывать так, как стали делать на Западе, когда красный медведь уже никого не пугал. Как отдельные образчики тоталитарной экзотики, во всей ее нелепой патетике и безвкусии, порой пугающем, чаще убогом. То есть именно как постмодернистские артефакты. А чтоб получше приглушить дух совка, надо как можно шире подать искусство нонконформистов эпохи Хрущева - Брежнева. В-третьих, понятно, экспозицию желательно напитать токами актуальности на манер течений, демонстрируемых сегодня центрами современного искусства, Винзаводами и самыми продвинутыми галереями.

И что из всего этого получилось? В анфиладе десятка просторных залов, которыми нас встречает экспозиция ХХ века, авангард показан совсем не так впечатляюще, как было возможно. Специалисты найдут здесь много громких, знаменитых имен и вещей. Но публика рядом с ними скорее скучает. Отвлеченность и монотонность представленного утомлительны. С навязчивой щедростью показана лишь одна линия великого эксперимента: «Бубновый валет» - кубофутуризм – супрематизм – конструктивизм. Да и то последний, большей частью, не в подлинных раритетах, а выставочными макетами. Чтобы человек мог почувствовать кипение русской художественной жизни предреволюционного времени, надо было, как минимум, показать многовекторность авангардного поиска. Однако Кандинский, Филонов, Шагал представлены скупо (хотя коллекция позволяла пошире), да и отдельные их выдающиеся работы почти утоплены в сумбурной развеске. А на самом деле весь путь от Кандинского и Ларионова до Малевича и Татлина предстанет в своей героической и захватывающей яркости только тогда, когда в параллель ему будет явлена по-своему мощная линия традиционной русской живописи той же эпохи. «Союз русских художников», Нестеров, Кустодиев etc… Показать их в этих залах не дает беспринципная рознь искусствоведов Лаврушинского и Крымского, ревниво делящих между собой «подведомственный» материал концов и начал Х1Х-ХХ столетий.

1920-30-е годы даны с огромными купюрами и столь чудовищно хаотично, что это кажется специальным умыслом. Это сделало невозможным ни прочертить творческие потоки, группировки энергично противостоявших тогда друг другу художников, ни показать полноценно выдающихся мастеров. Отсутствует как явление Ассоциация художников революционной России (немногочисленные образцы ее живописи появляются в дальних залах, ни о чем не говоря зрителю). Очень не нравится АХРР сегодняшним музейным властителям дум. Но нет и таких бесспорно значительных в творческом смысле объединений, как «4 искусства», «Общество московских художников». Крайне немногие их мастера представлены фрагментарно, и все где-нибудь на проходе, сбоку. Парой–тройкой работ Павел Кузнецов, Сарьян, Крымов. Зритель легко может подумать, будто после легендарного «Красного коня» 1912 года К.С. Петров-Водкин попросту помер, ибо больших его поздних вещей мы не видим. «Общество станковистов» с крупнейшими фигурами Штеренберга, Дейнеки, Пименова экспозиторам удалось превратить в какой-то салонный серо-розовый кисель. В отсуствие их ахрровских антагонистов борьба остовцев за новый стиль современной советской картины, страстная экспрессия их полотен для зрителя непостижимы.

В какой стране, однако, все это происходило? Вы не почувствуете в залах ни вихрей революции, ни Гражданской войны, ни жесточайших контрастов, утрат и взлетов последующего двадцатилетия. Мне скажут: но это же не музей истории, а художественная галерея! Но наши художники-то жили (творили) этой самой историей, никуда не могли от нее деться. А в выставленных картинах это как будто погасло. Ряды их случайны, пестры, развлекательны, даже гламурны, но лишены глубинного смысла, жизненной подлинности, и в силу этого глухи для сердец и умов. Даже трагической эпопеи Великой Отечественной войны здесь нельзя ощутить, потому что для этого слишком мало всего лишь пары популярных холстов – «Фашист пролетел» Пластова и «Письмо с фронта» Лактионова.

Перечень иссечений в организме истории и культуры своей страны, осуществленных тружениками российского национального музея под руководством куратора Крымского вала, замдиректора ГТГ И.В. Лебедевой, не трудно продолжить от середины до конца века. Но ради экономии места и нервов – резали-то по живому! - будем говорить в целом. Допустим, в галерее решили раскрыть судьбы родного искусства, акцентируя течения, «стили эпохи». Ни полноты картины, ни внятности при этом достигнуто не было. О том, что «стили» делаются творческими лидерами, Личностями, здесь предпочли забыть. Ни один из упомянутых мной больших мастеров не удостоился хоть сколько-нибудь подробной персональной экспозиции. Также как и не упомянутые Кончаловский и Сергей Герасимов, Павел Корин и Вера Мухина и, увы, еще очень многие. Отдельные вещи, россыпью которых они представлены, не позволяют ощутить масштаба и обаяния выдающегося таланта. Не обсуждаю разделы графики. Они воспринимаются не иначе как глуховатым комментарием на обочине экспозиции живописи, зрительно с ней не монтируются и нуждаются в особом анализе. Зато какой подарок нам делают при переходе от привычного станкового искусства к «актуальному», развернутому этажом ниже!

В громадном зале по трем стенкам размещена громадная же инсталляция А. Виноградова и В. Дубосарского под названием «Времена года русской живописи» (2007). Тут собраны десятки хрестоматийных фрагментов и персонажей картин русских и советских художников в этаком общем шоу. К примеру, «Весна» Пластова рядом с Венерой Кустодиева и брюлловской Вирсавией плюс еще «Девушка с ядром» Самохвалова. Или: в пространстве левитановской «Золотой осени» сбитый фашистский ас Дейнеки падает в голубую речку, на берегу которой, у ног серовской Ермоловой, Иван Грозный в исступлении убивает сына… Вся эта придумка по уровню не сильно отличается от того, как развлекались у нас интеллигентные старушки полвека назад. Известные имена композиторов они складывали в рассказики типа «Вот пришел Шуман и начал Бахать и Бузонить». Однако такой вот расписанной очень длинной и очень пестрой клеенкой (без рыночных лебедей, но со врубелевской Царевной-лебедь) как бы восполнено все, чего мог и не смог зритель увидеть на стенах галереи. Точнее, чего ему не дали увидать. Получилась как бы суррогатная замена всей Третьяковки вкупе с Русским музеем. И перед этим на ступеньках зала сидят обнимающиеся тинэйджеры, разглядывая изображения, мимо которых они просквозили в залах. Подлинники таких зрителей особо не всколыхнули, а чипсы, нажаренные из истории русской живописи, пришлись по вкусу. Вот истинная победа нашей новой искусствоведческой мысли!



P. S. Как можно судить, именно за такие победные достижения госпожа Лебедева пару недель назад выдвинута Министерством культуры РФ на пост генерального директора Третьяковской галереи.