Н.А. Дмитриева
(1917-2003)
Киевский Врубель: из дневника Н.А. Дмитриевой
2 часть
Начало дневниковых записей Нины Александровны Дмитриевой о её поездке в 1945 голу в Киев, связанной с подготовкой диссертации о творчестве Врубеля, было опубликовано (впервые) на сайте АИС к десятилетию со дня её кончины —21 февраля 2003:
http://www.ais-art.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=3178:publikatsiya-fragmenta-kievskij-vrubel-iz-dnevnika-niny-aleksandrovny-dmitrievoj&catid=344&Itemid=191
Во второй части киевского дневника Н.А Дмитриевой рассказывается о встрече с близко знавшим Врубеля художником и искусствоведом Николаем Адриановичем Праховым (1873-1957), сыном Адриана Викторовича Прахова (1846—1916), историка искусства, археолога, привлекшего Врубеля к работе по восстановлению фресок Кирилловской церкви. Любопытно, что зафиксированные Дмитриевой в дневнике выразительные подробности воспоминаний Н.А. Прахова, не полностью нашли отражение в его посмертно вышедших мемуарах «Страницы прошлого» (1958).
Также интересны записи Дмитриевой о встрече с искусствоведом и художником-керамистом Пантелеймоном Никифоровичем Мусиенко (1905-1980), не только исследовавшим обширные архивные материалы о Врубеле, но и собравшим о нём живые свидетельства его современников (К сожалению, неясно, удалось ли ему опубликовать упоминаемую Дмитриевой рукопись «Легенды о Врубеле»--среди его изданных работ она не числится).
11 августа
Вернулась сейчас от Пантелеймона Никифоровича Мусиенко (пишу имя, чтобы не забыть). Пробыла у него от 7 часов, аж до половины одиннадцатого. Возвращалась в темноте – безлунная ночь – но тепло, почти жарко почти до сих пор. Из распахнутых настежь окон какого-то большого дома – громкая музыка, оркестр. Как-то счастливо чувствуешь себя в летние ночи. Ночь – самое лучшее время, куда лучше, чем прозаический день. <...> Ночь даёт мне ощущение счастья. Ночью знаешь, что «земля твоя, – живёшь или умрёшь, ничто с землёй тебя не разлучит» (неприлично цитировать себя, но в дневнике всё можно).
Я здесь охотно веду этот подробнейший дневник, зато очень мало говорю. Я всё слушаю. Это мне больше нравится, чем говорить. <...>
Мусиенко – симпатичный человек и пламенный энтузиаст, круглолицый, с сияющими глазами. Кажется совсем молодым, а ему, вероятно, уже под сорок. Он действительно собрал огромное количество материалов о Врубеле, и очень ценных. Занимался он этим в течение десяти лет – до 1940 года. Ездил по городам, выкапывал из праха живых современников, собутыльников Врубеля, пересмотрел массу архивов – и архив Академии художеств, и архив Блока, и архивы разных киевских литераторов и художников. Из всего этого он составил толстую-претолстую рукопись на машинке, озаглавленную «Легенды о Врубеле», где в беллетризованной форме всё излагает. Эту рукопись я буду читать в понедельник. Пока мы с ним только разговаривали довольно-таки бессистемно, переходя с одного на другое. Он говорил возбуждённо, несколько запинаясь, фанатически сверкая глазами, то и дело бросался рыться в своих ящиках и бумагах, не находя того, что нужно.
У него милая, уютная квартира, много книг. Сам он такой добродушный и доброжелательный украинец. Угощал меня яблоками.
Очень серьёзно и горячо отнёсся к моей теме диссертации, очень одобрил все мои «концепции» (которые я ему в двух-трёх словах рассказала), сказал, что их можно поддержать огромным количеством фактов. А фактов у него действительно огромное количество, хотя многие легендарного характера.
Меня занимала тема «Врубель и Блок». По этому поводу я узнала у него вот что. Будучи в Петербурге (когда учился ещё в университете), Врубель жил в доме своих друзей (по фамилии Свет). У них в доме он познакомился с неким Капустиным. Капустин ввёл его в дом Д.И. Менделеева и Врубель стал бывать на «средах» у Менделеева (надо прочесть о Менделееве в «Жизни замечательных людей»).
Отец его, известный профессор, меценат и архитектор, А.Прахов, руководя работой по восстановлению древних фресок в Кирилловской церкви, подыскивал художника, который написал бы для этой церкви иконостасные образа. А.Прахов не хотел поручать это какому-нибудь местному богомазу, но и не мог пригласить известного художника, так как средства были отпущены небольшие. Он отправился в Петербург и обратился к своему другу, П.П. Чистякову, с просьбой рекомендовать ему кого-нибудь из талантливой молодёжи. Как раз во время этого разговора к Чистякову зашёл Врубель. «Вот, – сказал Чистяков, – на ловца и зверь бежит». Лучшего я тебе не мог бы и посоветовать. Прахов осмотрел работу, которая у Врубеля была с собой – «Пирующие римляне» – и почувствовал в нём большого стилиста. Он побывал после этого в мастерской Врубеля, видел другие его работы, остался ими доволен и договорился с художником окончательно. По прибытии в Киев, Прахов поручил Врубелю, в виде первого опыта, написать архангела в сцене Благовещения, от которого остались (от фрески ХI века) только едва заметные контуры. Врубель написал архангела удачно и после этого уже приступил к «Сошествию св. духа» (я этого не знала и не обратила внимания на архангела в Кирилловской церкви). Общая композиция, вместе с космосом и Моисеем (космос тоже Врубеля) почерпнута в какой-то грузинской церкви (забыла название, но это, кажется, есть в литературе). Средняя фигура богоматери фигурой и лицом напоминает фельдшерицу, друга дома Праховых, живущую у них в семье, с которой Врубель делал и портрет.
Врубель "Надгробный плач". Роспись в Кирилловской церквиl
«Надгробный плач» сделан прямо на стене без грунта (отчего он теперь и разрушается), как первоначальный эскиз. Но Прахов нашёл этот «эскиз» законченным произведением, и он так и остался.
Работал в Кирилловской церкви Врубель в основном с Мурашко, Прахов в это время отсутствовал.
Прахов показывал Врубелю имевшиеся у него хромо-литографии с византийских мозаик и от себя рассказывал о них. Кроме того, Врубель видел мозаики и фрески Софии, Кирилловской церкви и глубоко заинтересовался византийским стилем, которой тогда был не в почёте.
Врубель был очень впечатлителен и иногда поддавался, как он говорил, «гомеризму». Много пил, увлекался цирком. Видя это, Прахов стал опасаться, что он не выполнит к сроку работу над образами, и предложил ему съездить в Равенну и Венецию – посмотреть мозаики в натуре (в Венеции – Сан-Марко и Торчелло). Врубель отправился туда и с ним художник Самуил Гайдук, исполнивший в Кирилловской церкви пёстрых ангелов. По дороге Врубель потерял Гайдука, т.к. встречался с каким-то своим другом и закутил с ним. Гайдук остался один, не зная никакого языка, кроме украинского и русского. Но всё-таки один добрался до Венеции, где и встретился с Врубелем.
После Венеции Врубель ненадолго вернулся в Киев и отправился затем в Одессу (в киевском музее хранится его акварель «Одесский порт»).
Врубель "Сошествие"
Потом опять Врубель был в Киеве, где в это время шли уже работы во Владимирском соборе. Прахов намечал для этого Сурикова, Поленова и Васнецова. Васнецов сначала ответил отказом. Поленов тоже отказался – был болен, у него был приступ психастении. Прахов отправился к Сурикову – тот был «на даче» в Иркутске и оттуда прислал письмо, что не может, т.к. занят большой картиной. Васнецов же прислал телеграмму, что если Суриков не согласится, то он просит оставить работу за ним. Потом он рассказывал Прахову, что после своего отказа он ночью не спал, ходил по комнатам и думал: как бы можно изобразить Богоматерь, чтобы было не похоже на Рафаэля, на Мурильо, вообще ни на кого из старых мастеров. И ему вспомнилось, как его маленький племянник, когда его вынесли гулять, всплеснул ручками, радуясь солнцу. И Васнецов задумал изобразить Младенца, так же всплеснувшего ручками навстречу всему открывшемуся ему большому миру, на руках у матери. И под обаянием захватившего его образа, он согласился работать в соборе. Ему был поручен центральный неф, боковые же, где должны были быть уже собственно не иконы, а картины на религиозные темы, Прахов поручил Сведомскому и Котарбинскому. Сведомский никак не справлялся с орнаментом, и орнаменты написал Врубель. Причём он их написал по образцам, сочинённым самим Праховым, – Прахов передал Врубелю тетрадку с этими примерными образцами – но Врубель претворил их и переделал по-своему. У Прахова они были ближе к природным формам, у Врубеля – более стилизованы. (Этому можно верить. Тут же, в квартире Прахова, есть орнамент его отца – великолепный, богатый, чувственный, исключительно декоративный).
Что касается эскизов росписи Владимирского собора, то Врубель их и не представлял на рассмотрение, т.к. было уже поздно. Так что их никто не отвергал. Прахов, когда увидел эти эскизы, говори, что они очень хороши, но требуют храма совсем особой архитектуры.
Когда Врубель жил уже в Москве у Мамонтовых, Н.А. Прахов, теперь уже студент, жил с ним вместе в одной комнате и, как говорит, сблизился с ним. Врубель, по его словам, был очень впечатлителен, музыкален, любил музыку, сам пел тенором (хотя иногда фальшивил), любил вообще театр, любил верховую езду, но к обычным юношеским студенческим развлечениям и увеселениям относился пассивно. В обращении был очень мягким. Никакого «демонизма» в нём не было. Если бы получил развитие его замысел – написать, как «по небу полуночи ангел летел» (1886 г.), то с большим правом можно было бы говорить, что в нём было что-то ангельское. Демоном он впервые заинтересовался так: в Москве была антреприза Прянишникова, антрепренёр относился к искусству серьёзно! Ставили «Демона». На эту оперу Праховы ездили всей семьёй и с ними Врубель. Возвратившись из театра, он под свежим впечатлением набросал грузинку, идущую с кувшином (есть в музее),– одну из хористок. Потом уже не пропускал ни одной постановки «Демона» и с тех пор образ этот засел у Врубеля прочно.
Во время поездки с Мамонтовыми за границу Врубель написал там портрет, кажется, самого Мамонтова в берете и подписал:Minelli. Яремич в своей монографии очень пренебрежительно отозвался об этом портрете и обрушился на «Золотое руно», поместившее эту работу, как врубелевскую, тогда как она «ничего общего с Врубелем не имеет» и даже подписана Minelli. Оказывается, «Minelli» означает «воробушек», а «Врубель» – по-польски «воробей». Жена и дочь Мамонтова увлекались тогда живописью Морелли, а Врубель всегда ревниво относился к чужому успеху. Вера Мамонтова сказала ему: ну, хорошо, вы будете не Морелли, а Минелли. Он в шутку подписал так своё произведение. «Вот что значит, – сказал Н.А. Прахов, – гипноз имени. А если подделка подписана именем Врубеля – в ней находят всякие красоты»
У Н.А. Прахова есть работы Врубеля: несколько рисунков, акварелей и майолик. Рисунки: семья Праховых отдыхает после обеда, портрет фельдшерицы, неоконченный портрет самого Прахова. Врубель часто не кончает своих вещей -- ему важно было только наметить путь решения,намекнуть. Было так, что он рисовал один глаз, а другой не доделывал.Вообще глаза он делал последними. Он говорил: глаза легче всего. Форма глаза хорошо изучена и известна, какой-нибудь галстук гораздо сложнее.
Рисунки его основаны на градации тёмных и светлых пятен, контуров нет.Когда писал акварелью, Врубель обычно пробовал краски на бумаге,так как, – говорил он, – на палитре совсем не те, что на бумаге. Потом у него эти мазки как-то входили в тон.Майолики Врубеля: декоративная львиная морда и две женские головки.
Одну из них – голову египтянки – Врубель назвал «Тайна». Однажды вечером девушка из дома Мамонтовых что-то сказала шепотом по секрету своей подруге, Врубель заметил и сказал: говорите, говорите все шепотом,это мне нужно. Все стали, дурачась, переговариваться шепотом, и Врубель потом вылепил эту голову, похожую на Веру Мамонтову.
Ещё есть «Вид Венеции» – нежно вечереющее небо, золотисто-серые тона,гондола, гондольер в ней, который мог бы возить и Дездемону, и Джульетту. Написано на доске акварелью -- но акварель впитывается в дерево, приходится употреблять гуашь, – Врубель же не любил гуаши,избегал её.Как будто и всё про Врубеля. Нового для меня здесь не так уж много, –такого, что Наталья Николаевна может посчитать «фактиками». Но всё-таки есть кое-что. Если бы старика потормошить, расспросить -- он бы вероятно ещё много выудил (кстати же, он пишет воспоминания о Врубеле). Мы с Ольгой Иудовной не умеем выспрашивать, я же ещё и стеснялась очень. Моя застенчивость всегда приходится некстати.
В квартире у Прахова настоящий музей. Висят картины его самого и его жены (Крюгер-Праховой, уехавшей из Киева с немцами). Его небольшие итальянские пейзажи Капри (они жили там) искрятся, как самоцветы. Но лучше всего его орнаменты. Он показывал их нам от самого раннего до самых последних. Есть для майолики, для ковров, для обоев, есть украинские мотивы, стилизованное морское царство – рыбы, водоросли (и картина есть такая – дно моря – очень красивая), есть мотив с кипарисами.Ранние орнаменты для росписи церкви чем-то напоминают врубелевские.
У украинцев вообще очень распространены орнаментальные, декоративные дарования. Удивительно сочная, чувственная резьба в их храмах,«украинское барокко» с цветами, листьями, плодами.Показывал картины XVIII века, портрет, исполненный какой-то «шерстяною пылью» (напоминает пастель), куски майолики из константинопольской Софии, греческую вазу, римский бюст, талашкинские и абрамцевские изделия из дерева, картины Котарбинского (портрет матери Прахова в белом, очень большой), Мурашко (портрет А. Прахова). Ничего из этого он не продал, хотя при немцах бедствовал, да и сейчас, как видно,бедствует.Он рассказывал ещё и про свою мать, – она была музыкантша, – как она училась у Листа (это к ней Врубель был неравнодушен) Но я уже не очень внимательно слушала, боясь забыть про Врубеля.Ещё висит у него большая картина Сведомского – юродивый бежит по снегу верхом на палочке, в руках икона, глаза у него безумные, кругом сумерки. Этот юродивый был в действительности, и Прахов про него рассказывал. На шее он носил крест весом в полтора пуда.
Теперь мне следует добраться ещё до художника Мусиенко и тогда можно уехать со спокойной совестью. И ещё раз съездить в Кирилловскую церковь.