24 апреля Нине Александровне Дмитриевой исполнилось бы 96 лет.

Вряд ли есть  необходимость на сайте Ассоциации искусствоведов представлять Н. А. Дмитриеву.  Даже тот, кому не посчастливилось знать  Нину Александровну лично и  кто знаком  с ней только по её работам,  ощущает внутреннюю связь с ней, с неотвратимостью подпадая под обаяние её текстов: кажется, будто читаешь свои  собственные мысли и испытываешь те же, что и она, чувства — так заразительна  энергия её мышления, так не равнодушна её  душа! Её хочется читать ещё и ещё.

М.А.Фегин . Портрет Н.А. Дмитриевой

Н.А. Дмитриева

П.О. Росси (1765-1831). М.Ф. Орлов.

 

Жаль, что до сих пор остаётся неизданной  последняя подготовленная ею самой книга «Русский  рыцарь. Михаил Федорович Орлов». Это  первое жизнеописание М. Ф. Орлова (1788 -1842). Племянник фаворита Екатерины II, Михаил Орлов, участник наполеоновских войн, по поручению Александра I заключал договор о капитуляции Парижа в 1814 году; тогда же, в возрасте  25 лет, получил звание  генерал-майора  и флигель-адъютанта императора. После окончания войны был организатором  первого в России тайного общества «Орден русских рыцарей», а затем  входил в  Союз Благоденствия. Был командиром 20-й пехотной дивизии в Кишинёве, где вводил новые порядки, обращаясь с солдатами, как с равноправными гражданами, не прибегая к телесным наказаниям и муштре, обучая их чтению, письму и азам элементарных знаний. За эту «орловщину» был от службы отстранён. В 1820 году вышел из тайного общества, в декабрьском восстании 1825года участия не принимал, однако был арестован и сослан в своё имение без права выезда и права занимать государственные должности. За годы  ссылки написал сочинение «О государственном кредите», явившееся новым словом в финансово-экономической науке. В начале 30-х годов Орлову разрешили проживание в Москве; последние десять лет жизни он посвятил организации московской художественной школы – Художественного класса, впоследствии переименованного в Училище живописи, ваяния и зодчества.
Михаил Орлов был яркой, крупной фигурой общественной, научной и культурной жизни России первой половины ХIХ века, и при этом – «отдельным человеком». Возможно,  вследствие своей «отдельности» он и остался непонятым и недооценённым
Свою задачу  Дмитриева определяла так – «выстроив в последовательный ряд факты его биографии, пытаться понять их внутреннюю логику. Это уже потому интересно, что Орлов и в самом деле был выдающимся человеком, а не просто игралищем таинственной игры истории». Вот некоторые из её выводов о личности и значении Орлова.
«Орлов принадлежал к «красивому типу». К нему принадлежали и такие люди из старшего поколения, как например, его тесть генерал Раевский, люди чести и долга, на том стоявшие, но на том и остановившиеся, – а с другой стороны, лучшие из декабристов. Орлов находился как бы посередине. От первых его отличала активная воля к движению, к преобразованиям в духе свобода, от вторых – прозорливое понимание того, что и свобода может обернуться во  зло; ее надо заслужить, образовав людей духовно и обеспечив материально.
Отсюда его золотое правило «умеренности». Его принцип умеренности – принцип гармонии, установления правильных пропорций, – они важны не только в архитектуре, но и в строительстве жизни. Орлов был человеком гармонического – пушкинского – склада. Чувство соразмерности и сообразности» ему в высокой степени свойственно.
Мудрая умеренность входит в состав «послания» Орлова будущим поколениям, так же как и приоритет просвещения, культуры, понимаемой им не как украшение жизни, а как ее непременное условие. Что и сейчас вполне актуально».

Книга содержит 16 глав
1. От автора           
2. Родословие и родство                                      
3. Капитуляция Парижа                                       
4. Черты личности   
5. Первое тайное общество                    
6. Арзамасский смех                                       
7. Широкий разлив Рейна   
8. «Орловщина»
9. «Про и контра». Выход из тайного общества                             
10. Отставка от службы          
11. Декабрь 1825года. Арест. Допрос. Ссылка
12. Сочинение «О государственном кредите»
13. В Москве
14. Дружба с Чаадаевым
15. Создание московской художественной школы
16. Отдельный человек  

---

   Для знакомства с книгой Н.А.Дмитриевой «Русский рыцарь. Михаил Федорович Орлов»  предлагаем первую главу «От автора»

   В трудах историков Михаил Федорович Орлов упоминается часто, но бегло. Обычно его характеризуют, как одного из выдающихся людей первой трети XIX века. За этой сдержанно-похвальной дефиницией может крыться все что угодно: оригинальность его, как деятеля и мыслителя, редко подвергается анализу.
   Я впервые натолкнулась на имя М.Ф. Орлова, когда в конце 40-х гг. писала работу о Московском училище живописи ваяния и зодчества. Из архивных материалов я узнала, что этот человек был главным инициатором создания в Москве Художественного класса, позже переименованного в Училище, и руководил им девять лет – с 1833 г. до своей смерти в 1842 году. О военном и декабристском прошлом Орлова в документах Московского Художественного общества не говорилось: просто директор Художественного класса. Но даже в официальных бумагах чувствовалась какая-то особая аура вокруг его имени. Я вспомнила, что уже встречала это имя раньше, – в «Былом и думах» Герцена. Оказывается, это был тот самый опальный Михаил Орлов, пощаженный декабрист, которого Герцен сравнивал со львом, посаженным в клетку. Заинтересовавшись, я стала читать все, что могла достать об Орлове в выпусках «Русской старины» и других изданиях. Тут ожидало новое открытие: оказывается, он же был и флигель-адъютантом Александра I, заключавшим, по его поручению, договор о капитуляции Парижа в 1814 году. Три ипостаси одной личности – и какие разные.
   Мне казалось странным, и сейчас кажется, что нигде не упоминалось ничего или почти ничего о его роли организатора и первого руководителя московской художественной школы. Ни у Герцена, ни у М.О.Гершензона, посвятившего Михаилу Орлову отдельный очерк в книге «Молодая Россия». Даже в изданном в 1963 году собрании литературного наследия М.Ф. Орлова Художественный класс обойден молчанием. Составитель и автор послесловия С.Я. Боровой, характеризуя деятельность Орлова в 1830-е годы, не забывает упомянуть о его участии в обществе испытателей природы, в московском скаковом обществе, а о девятилетнем руководстве Художественным классом сказано только: «В течение нескольких (начиная с 1832 г.) лет был директором художественных классов, созданных московским Художественным обществом». И все. Почему-то не помещен отчет Орлова о работе Класса в свое время опубликованный в «Московском наблюдателе». В монографии Л.Я. Павловой «Декабрист Михаил Орлов» также нет об этом ничего кроме двух общих фраз.
   Между тем, можно положительно утверждать, что из всех культурных начинаний Михаила Орлова именно создание Художественного класса имело самое важное, подлинно историческое значение. Училище живописи ваяния и зодчества на протяжении XIX столетия и начала XX, было центром художественной жизни Москвы, да и всей России, оставляя позади петербургскую Академию Художеств. Лучшие русские художники в нем и учились, и преподавали. А начало было положено Орловым: он разработал проект «публичного Художественного класса», он и содержал его в большой мере на собственные средства, снимал для него помещение, подбирал учителей и по существу единолично руководил и задавал направление Классу, делавшему стремительные успехи.
   Уже одно это заставляет усомниться в верности «психологического портрета» Орлова 30-х годов, набросанного Герценом и, благодаря талантливости автора, за оригиналом закрепившегося. Как пламенному публицисту, Герцену случалось творить легенды о людях и событиях; так он создал легенду о Михаиле Орлове. Герцен писал:
   «Бедный Орлов был похож на льва в клетке. Везде стукался он в решетку, нигде не было ему ни простора, ни дела, а жажда деятельности его снедала... От скуки Орлов не знал, что начать. Пробовал он и хрустальную фабрику заводить, на которой делались средневековые стекла с картинами, обходившимися ему дороже, чем он их продавал, и книгу он принимался писать «о кредите», – нет, не туда рвалось сердце, но другого выхода не было. Лев был осужден праздно бродить между Арбатом и Басманной, не смея даже давать волю своему языку».
   Слов нет, – Орлова тяготило положение полу-ссыльного, «невыездного», обреченного до конца дней на «секретное, но близкое и бдительное наблюдение» полиции; «стукаться в решетку» ему действительно приходилось постоянно. Но все остальное неверно. Никак нельзя сказать, что он занимался различными делами «от скуки» и «праздно бродил по Москве». Над книгой «О государственном кредите» он работал в течение семи лет ежедневно: это был капитальный труд, подводивший итоги сложившимся у него убеждениям. А деятельность на посту директора Художественной школы меньше всего походила на «праздное брожение». О ней Герцен, скорее всего, просто не знал: он познакомился с Орловым в 1834 году, а вторично с ним встретился в 1841, незадолго до его смерти.
   М.Ф. Орлов был столько же просветитель по призванию, сколько государственный деятель. Забота о просвещении стояла у него на первом плане всегда. Создание национальной художественной школы стало прямым продолжением его культурной миссии: именно туда и «рвалось сердце». Со стремлением к политическому лидерству, не чуждым ему в молодые годы, он распрощался давно – задолго до декабрьских событий.
   Декабристский период жизни Орлова хорошо освещен в очерке Гершензона, особенно ценном благодаря использованию неопубликованных писем Орлова и Раевских. Однако подход Гершензона обусловлен общей концепцией книги «Молодая Россия». Автор считал, что «великий ледоход русской мысли» начался с теоретиков типа Станкевича и Грановского, а до них мысль дремала: мировоззрение предшествовавшего поколения отличалось законченностью, психика – однородностью. «Кровных нравственных исканий, трагедий духа, мы не встретим в нашем передовом русском обществе ни разу на всем протяжении XVIII и первой четверти XIX века... Тип декабриста – это, прежде всего, тип человека внутренне совершенно цельного, с ясным, законченным, определенным психическим складом, – человека, которому внутри себя нечего делать и который поэтому весь обращен наружу».
   Мысль, конечно, более чем спорная. Ведь были масоны, мистики, «афеи», любомудры. Можно назвать много имен людей, которым было что делать «внутри себя», включая и царя Александра I. Среди декабристов – такие как М. Лунин, П. Пестель, С. Муравьев-Апостол, Г. Батенков с весьма сложным психическим и умственным складом, не столь уж цельные, склонные к рефлексии. Да и вообще не были декабристы «богатырями, кованными из чистой стали» – это очередная гипербола Герцена. Они были людьми из плоти, крови и нервов.
   М. Гершензон, желал показать Михаила Орлова, как типического представителя Александровской эпохи – деятельного, но не рефлектирующего – многое опустил в его жизнеописании. Он совсем не останавливался на его до-декабристском периоде, очевидно считая, что уж там-то никаких отклонений от традиционного мировосприятия и быть не могло. Ничего не говорил о книге «О государственном кредите», очевидно полагая, что эта сухая материя не имеет никакого отношения к нравственным поискам и трагедиям духа. И очень мало – о позднем московском периоде: здесь исследователь лишь повторил мнение Герцена о том, что Орлов, лишенный возможности действовать на государственном поприще, будто бы только и делал, что «томился и угасал». А ведь в это самое время близкий друг Орлова П. Чаадаев, знавший его лучше, чем кто-либо, называл его человеком «во всех отношениях счастливым, счастливым до фанатичности». Тоже, конечно, гипербола, отчасти ироническая, однако не случайная.
   Портрет, нарисованный Гершензоном, получился односторонним. Орлову не везло и в советской историографии. Его «портретировали» по частям, не связывая их воедино. Связь ускользала. Орлов – герой наполеоновских войн, генерал, любимец царя; Орлов – член Союза благоденствия и глава кишиневской «управы»; Орлов, порвавший с тайным обществом; Орлов изгнанник; Орлов – автор политико-экономических сочинений; Орлов – руководитель художественного класса – как бы разные люди, и кто из исследователей интересуется одним, тому не обязательно заниматься другими. А ведь нравственная личность Орлова отличается цельностью, его стремления – постоянством. Сын его, видимо, имел основания утверждать, что «программе своей молодости отец мой оставался верен всю жизнь и служил ей, где и как мог: и на службе, и в изгнании, и в опальном своем быте в Москве». Но изменялись его взгляды на то, какие пути ведут к цели. Он был постоянен, но не прямолинеен, его духовная биография сложна и, за недостаточностью материала, трудно восстановима. Она представляется полустертым рисунком – листом с уцелевшими фрагментами, между которыми приходится мысленно проводить соединительные линии.    
   С.Я. Боровой пишет: «Его богатое и разнообразное литературное наследство оказалось почти полностью забытым, не вошло в литературно-научный оборот, его имя как ученого, писателя, мемуариста, мастера эпистолярного жанра осталось совершенно неизвестным широкому кругу читателей». Можно добавить, что и его облик, как политического деятеля, остался если и не неизвестным, то неясным.
   Причина, очевидно, не только в ограниченности публикаций. Анализ наследия и самой личности этого человека «особой выделки» (как сказал о нем однажды Вяземский) затруднялся господством социологических схем. Мы привыкли рассматривать исторических деятелей, тем более политиков, как шахматные фигуры на доске истории, фигуры разделяются на белых и черных (применительно к истории – на белых и красных). Ходы обусловлены законами классовой борьбы, – психология пешек, коней и слонов приниматься во внимание не должна: они могут быть только прогрессивными или реакционными, для участников общественных движений степень прогрессивности определяется степенью революционности. Те, кто надеялись обойтись без революции, проводя реформы, – никчемные либералы. Те, кто покидали ряды революционеров – изменники, переметнувшиеся в лагерь реакции; в лучшем случае, малодушные капитулянты, о которых и говорить не стоит. Они, как съеденные пешки, сбрасываются с доски.
   Как сильно упрощала исторический процесс эта методология, – о том в последние годы достаточно сказано. Большим писателям, художникам, огрехи в мировоззрении и поведении еще как-то прощались за реалистический метод, – политическим деятелям пощады не было. Нетиражный Михаил Орлов мог поставить исследователей в трудное положение. Как декабриста, его приходилось или выгораживать, или умалчивать о некоторых фактах его биографии, начиная с 1821 года. В этом году Орлов вышел из Союза благоденствия, после чего Союз распался. Тремя годами раньше он сам был в числе его организаторов. О причинах его выхода существуют прямо противоположные версии, причем и та и другая подкрепляются свидетельствами современников. Одна версия: Орлов ушел, так как не был согласен с чрезмерно радикальными и далее «преступными» намерениями членов Союза; к тому же опасался, как бы не расстроилась его помолвка с Екатериной Раевской, другая версия: он ушел, так как собрание не приняло предложенную им программу действий, как раз самых радикальных и крутых.
   И то и другое трудно согласуется с поведением Орлова после этого собрания. Если он порвал с тайным обществом из соображений житейского благоразумия, то как объяснить его крайне «неосторожное» поведение на посту дивизионного командира, которое привело к отставке от службы? Если же, напротив, его оттолкнула недостаточная революционность Союза благоденствия, тогда почему же он упорно, несмотря на все уговоры, отказывался вступить в Южное тайное общество, вновь образовавшееся и настроенное именно на революционные метода борьбы?
   Или так, или этак, – третьего как бы не дано. Большинство советских историков решительно предпочитало вторую версию: Орлов в Кишиневе готовил военный переворот, хотел получить согласие на него у членов Союза благоденствия, не получив – отказался от членства, но только «для виду», а на самом деле продолжал революционную работу, которая вскоре была прервана его отставкой от службы в армии. Почему он ее не продолжал в рядах Южного общества и почему никак не участвовал в декабрьском восстании, остается загадкой. Но это уже мало интересует историков, – Орлов свою шахматную роль отыграл. Чтобы не лишить его лавров самого решительного революционера, над следующими двадцатью годами его жизни надо опустить занавес. Что обычно и делали.
   Между тем, если со вниманием проследить биографию Орлова в целом, становится понятнее, к чему он шел путем опытов и размышлений. В итоге он стал не только «декабристом без декабря», но «декабристом против декабря». Хотя никуда не переметнулся, не сделался царедворцем и пользовался доверием своих прежних товарищей по тайному обществу, – вплоть до того, что накануне выступления на Сенатской площади они звали его приехать в Петербург и возглавить восстание. Все считали, что он, хотя и отошел от активной деятельности, «притаился», но «остался при прежних мыслях». Он остался при прежних идеалах – это вернее. Мысль же его не стояла на месте.