«И так хотелось жить,
чтоб, звука не роняя, тебя любить,
обнять и плакать над тобой…».
Афанасий Фет.
(11.02.1951 – 25.05.1998).
Алла Цыбикова – явление вне времени и пространства.
Это тот случай, когда художнику удалось выйти за рамки узконационального и стать мировым, общечеловеческим, вечным. Причем это предопределено лишь мерой ее таланта, и по-другому не бывает. Для меня она встает в один ряд с самыми лучшими и самыми универсальными (от «универсализация») и самыми любимыми художниками: Модильяни, Пикассо, Ван Гог. Как всякий большой художник, Алла Цыбикова имеет свой отчетливо-различимый авторский стиль, соединение неповторимых черт, формирующих узнаваемый творческий профиль. И эта смелость и самобытность, вкупе с искренностью, внутренним богатством и высоким даром делают возможным многократное увеличение индивидуального значения до мирового масштаба.
Ее работы сложные для понимания, сюжетные, идейные, философские – и в то же время они личные, трогательные, беззащитные, невероятно лирические. При всей сложности, композиционной и содержательной, в них нет ничего мертвого, холодного, напускного, нет голого, эгоистичного эстетства, искусного самолюбования, чрезмерной измышленности, которыми подчас грешит претенциозное искусство. Хотя сама Алла очень боялась этой надуманной «нарочитости» и порой подозревала себя в этом[1]. Это не правда (может быть, за очень редкими исключениями) – от ее картин веет теплотой, одухотворенностью.
Безусловная духовность – вот то главное, чем отмечено ее творчество и ее личность. Эта незримая печать духовности лежит на ее собственном лице и каждой ее картине.
Лица на ее полотнах обостряют почерк, придают им завершенность, это один из глобальных авторских знаков. В каждом из них – лицо самой Аллы, ее глаза, ее грусть, ее размышление. У нее много автопортретов, но и в каждом чужом портрете или сюжетном персонаже читается ее взгляд, наряду с тем, что она тонко и точно умела передать «несхожее», нелинейное, интуитивное, художественное сходство.
Может показаться на первый взгляд, что картины Аллы светлые, радужные, пестрые, порой даже веселые – все это так. Но вместе с тем в них много печали, одиночества, поиска; а поздние работы и вовсе полны скорби, боли, щемящей тоски. В них она исчерпывающе раскрывает волнующие ее темы – «тема старения, тема ухода, тема конечности…»[2]. Они настолько пронзительно-грустные, глубокие и почти мрачные, что становится не по себе. Не по себе становится и от того, как молода была Алла, когда обратилась к этим темам, и как молода она была, когда ушла.
Но, несмотря на наличие в ее картинах светлого и скорбного начала, они гармоничны; быть может, это и есть гармония: когда это грусть – это светлая грусть, когда это счастье – это только миг. Алла была довольна, когда картины получались «звучащими»: «если картины звучат – это хорошее качество»[3], если «есть звук, ощущение ветра…»[4]. А ведь высшая форма гармонии – музыка…
Многие ищут сакральные смыслы в образах птиц Аллы. Ряд символических трактовок птичьей образности чрезвычайно обширен и включает разнообразные религиозные и мифологические традиции – восточные и европейские, шаманистские и индуистские, египетские и античные; вкладываемые смыслы могут быть зловещие или благостные, радостные или грустные. Можно много об этом распространяться – например, мне в данном контексте ближе всего образы райских птиц из русских легенд – Сирина и Алконоста. Я же хочу сказать о другом – об удивительной нежности, хрупкости этих птичек (выражение А. Ц.), которые населяют прозрачные, влажные, дымчатые полотна. Мне кажется, в большинстве своем эти птички – с детскими личиками, с дудочками и раковинами – олицетворение тонкой, наивной, беспечной, игривой и ласковой души ребенка, чего-то неуловимого, теплого и уютного – оставшегося на задворках взрослого существования. Они как ангелы-хранители усаживаются на руки и головы, вьют гнездышки и нахохливаются на шляпках, защищая и умиротворяя, или освещают ветреный холм или озеро, превращаясь в маленьких пернатых духов местности. Они очень близки с образами детей, но это отдельная тема… Просто глядя на играющую на дудочке птицу с лицом ребенка, или голубя на шляпе мальчика хочется прижаться к кому-то взрослому, позаботиться о ком-то маленьком – иначе говоря, «обнять и плакать»…
Ая Улзытуева,аспирантка филологического факультета
МГУ им. М.В. Ломоносова. 2011 г.
Илл.: Метаморфозы. 1995.
[1] Воспоминания и письма Аллы Цыбиковой из альбома «Алла Цыбикова», 2006.
[2] «Алла Цыбикова», 2006, С. 6.
[3] «Алла Цыбикова», 2006, С. 136.
[4] «Алла Цыбикова», 2006, С. 185.