СОВРЕМЕННИКИ.  Я  И  МОЙ  МИР.
Все давно привыкли: самые крупные и представительные выставки изобразительного искусства у нас проходят в столичном ЦДХ, на Крымском валу. Вряд ли кто станет отрицать, что популярнейшими из них стали регулярные парады антиквариата. Важную роль играют и ежегодные «Салоны» современного искусства, организуемые Международной конфедерацией союзов художников (МКСХ). Теперешний будет уже девятым.
Надо сразу оговориться: знакомым, обиходным понятиям теперь нередко придается специфическое значение. Могут сказать, к примеру: «Салоны- ЦДХ» - да какое же это современное искусство? В Америке так называют совсем иное. Совершенно справедливо. В Лос-Анджелесе, в знаменитом Музее современного искусства под названием MOCA, вы увидите то, что делают художники США, и это, само собой, на наше не похоже. Поскольку у нас в ЦДХ показываются современные работы российских художников и их коллег из стран бывшего СССР.
«Салоны» - выставки международные, но доминирует на них творческое сообщество, которое сохраняется вживе на постсоветском пространстве, поддерживаемое, кстати, всей деятельностью МКСХ. Поддерживаемое в уверенности, что такое искусство представляет значимую и самобытную ветвь развития мировой культуры. Наше привычное словоупотребление вполне отвечает логике, согласно которой в американской критике закрепилось понятие «contemporary art». В отличие от «modern art», представляющего и культивирующего методы авангардного искусства первой четверти ХХ века, данное явление и связанный с ним термин охватывают весь спектр тенденций и практик, заявивших о себе на протяжении второй половины ХХ века, часто весьма далеких от авангардной абстракции, конструктивизма, сюрреализма и иных течений данного круга. У нас в стране это будут тенденции, последовавшие за авангардом и далее - соцреализмом 1930-50-х годов. Они выросли, по-преимуществу, на советской (российской, украинской, казахской, литовской, грузинской и т.д.) почве. Понятно, что в силу этого «contemporary russian art» никак не может быть похоже на «заокеанское».
Конечно, любому из наших художников интересно, что происходит в искусстве других стран, благо, теперь об этом стало легко узнать. Однако есть особенные ревнители, которые годами твердят: русское искусство должно «интегрироваться в мировое художественное сообщество»; пусть, дескать, у нас будет как в Нью-Йорке, Париже, Кельне... Впрочем, такое редко услышишь из уст серьезного профессионала. Любой думающий художник или искусствовед отлично знает об исторической открытости нашего менталитета творческому опыту иных народов, Запада в первую очередь. Еще в позапрошлом веке прозвучали слова о «всемирной отзывчивости» как свойстве русского гения. Наш художественный кругозор вобрал «русский импрессионизм» и «русский сезаннизм», кубофутуризм, рожденный в диалоге с Пикассо и Маринетти; Малевич и Татлин «оплодотворили» развитие архитектуры и дизайна на Западе в течение многих десятилетий ХХ века, американский же постмодернизм дал стимул практике современной архитектуры в России. Новейшее западное искусство даже вопреки запретам сталинского государства было одним из глубинных факторов развития нашей культуры. О том говорит и движение нонконформизма в искусстве СССР, возникшее уже в 50-е годы, и переклички с итальянским, французским неореализмом в раннем творчестве Гелия Коржева и Виктора Иванова, Таира Салахова и Сильвестраса Джяукштаса. Так в чем проблема, куда, собственно, и зачем нашему искусству необходимо теперь интегрироваться? Клишировать то, что показывают на сегодняшних зарубежных выставках? Но этого было бы странно ждать от сколько-нибудь способного художника, это не вяжется с самой природой его дарования.
Подобная озабоченность заставляет думать не столько об интересах творчества, сколько о заинтересованности совсем другого порядка. Допустим, рыночной или же политической. Но правда и то, что как раз такие интересы нескрываемо доминируют на нынешнем этапе российской истории. Художник существует в тесном круге борьбы за деньги и власть; широкая популярность – рычаг достижения того и другого. Такова действительность, которую всем нам приходится брать в расчет. В этих условиях возможности, предоставляемые МКСХ, достойны серьезного внимания и признания. Хотя бы уже постольку, поскольку «Салон» сегодняшних мастеров - ступенька к будущим «антикварным салонам». Вот уже и советские художники «середины века» стали желанным объектом внимания для галерей антиквариата, хотя не так давно ото всех них скопом отмахивались, пренебрежительно именуя «Масловкой» и «комбинатом». Принципиально, впрочем, гораздо более важно, что «Салоны» являют собой прецедент поддержки профессионального творчества силами самого сообщества художников.
В советские годы из уст руководящих товарищей приходилось слышать упреки в адрес Союза художников: что это, мол, за организация, где «художники сами покупают художников»; а где же народный глас, у нас ведь искусство-то «для народа»?! Внешне подобные заявления могли казаться логичными. Они как будто указывали на противоестественно замкнутый круг цехового воспроизводства, паразитирующего на здоровом теле социалистического общества. Но это была циничная, провокационная ложь партийных боссов, которые не любили и боялись многотысячной, чересчур самостийной громады художников. Начальство считало полезным держать «творцов» под прицелом «народного гнева». Лживой вся эта демагогия являлась постольку, поскольку СХ как раз для народа вел широкую выставочную, просветительскую работу в стране и за рубежом, к тому же произведения из его фондов во множестве бесплатно передавались в музеи. Цинизм заключался в том, что подобного рода «критика» грубо извращала самую суть практики приобретения произведений искусства в СХ. Его выборные комиссии по закупкам, куда входили авторитетные художники и искусствоведы, были общественно-профессиональным инструментом, в советских условиях наиболее демократичным и компетентным. Конечно, и тут вынуждены были считаться с политикой; как везде, случались проколы, поддерживали «своих». Но здесь, в кругу профессионалов, хорошо сознавали, что происходит в искусстве, умели видеть работы коллег, в которых бьется нерв творчества. СХ часто приобретал вещи вопреки «опасениям» государственных администраторов от культуры. В силу этого и сегодня фонды МКСХ, унаследованные от СХ СССР, остаются одним из крупнейших и лучших в стране собраний отечественного искусства советского времени.
Кто не помнит классическую строку, где поэт утверждает, обращаясь к поэту: «ты сам свой высший суд…» Она истинна также в том смысле, что только человек, эстетически одаренный и искушенный, способен наиболее чутко судить о творческом достоинстве произведений искусства, так как ему доступны многие, не высказанные словами, тайны рождения и воплощения художественного образа. Точно также зритель, искусствовед способны любить и понимать искусство постольку, поскольку в них живет частица художника. Сегодня перед нами во всей остроте возникла проблема, совладать с которой должны, прежде всего, художники, их, на самом деле, вовсе не малочисленная профессиональная корпорация. Императив рыночного успеха вынуждает мастеров всех видов и жанров творчества к одному и тому же способу социального проявления. Имя этому виду художественной индустрии – шоу-бизнес, и он превращает железной рукой любой посыл эстетической интуиции в фактор массовой культуры. Либо же душит его в зародыше, если первое не удается.
Абсурдом были бы попытки изгнать масскульт из социального обращения. Но на деле этого, отнюдь, и не происходит. Происходит прямо противоположное: все вообще искусство пытаются превратить в масскульт. Находятся генералы от культурной администрации и даже «ведущие искусствоведы», «арт-критики», которые в глаза не видят никакого искусства помимо денег, вне его коммерческой рентабельности. Донельзя озабоченные посещаемостью музеев и выставок, они не прочь кокетливо бросить: «музеи - кладбища искусства»; не стоит удивляться подобным сентенциям, ведь на самом деле высоких администраторов волнует вовсе не то, чтобы люди приходили к искусству, а чтобы они покупали входные билеты. Не будет толпы у кассы, не надо этим арт-управителям никакого искусства.
Примеров тому более чем достаточно. Распространяться на тему о том, как это неправильно и нехорошо, можно сколько угодно. Дельца, чиновника уговорами не проймешь. Только художник всем своим существом действительно сознает: тот, кто отождествляет искусство с умением делать кассу, толкает искусство к самоубийству или, говоря более точно, убивает живую душу художественного творчества. Требования бизнеса ныне угрожают целым отраслям творческой деятельности. В том числе, ставят под вопрос существование станкового изобразительного искусства. Такого вандализма живая культура, в конечном счете, вряд ли допустит. Но острее всего сегодня эту драму переживают художники. И противостояние самоубийственной торгашеской практике должно начинаться именно их усилиями. Вот о чем, собственно, идет речь, когда мы рассматриваем ситуацию «художники поддерживают (выставляют, субсидируют, покупают) художников». Вот та забота, которая побуждает Международную конфедерацию союзов художников представлять в рамках своих «Салонов» некоммерческие проекты.
Но какие же проекты мастеров изобразительного искусства в наших условиях можно считать некоммерческими? Тот же классик вполне резонно заметил: «не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Да, можно и, часто, даже необходимо. Важно, однако, чтобы на стадии замысла очередной «рукописи» ваше «вдохновение» не имело базарного привкуса; чтобы художник был в состоянии установить осознанную дистанцию между собой и гулом базарной толпы. Притом, что у нас предметом торга стала масса вещей, которые раньше считались для этого совершенно неподходящими. Сегодня предметом крикливого рыночного «обмена» являются «интим» и физиология с патологией, советское прошлое и антисоветское диссидентство, ржавый чайник с былой коммунальной кухни и старая шляпа нищего интеллигента, «высоколобые» традиции артистизма и респектабельные философские «языки».
Набор «значений», предметов, слов теперь примерно один и тот же и для «ателье», и для улицы, для элитарного искусства, и ярмарочного балагана. Существенное различие возникает лишь в способах обращения со всеми этими знаковыми элементами. Выносимые «на позорище», на базар, они должны вас цеплять, задевать и при этом «всем нравиться»; появилось немало умельцев сочетать то и другое уже, так сказать, «на стадии вдохновения». В ателье-мастерской формы подачи, интонации, жесты предполагают неспешный, вдумчивый, многоплановый диалог автора и зрителя-собеседника. Это, кстати, именно то, в чем испытывает колоссальную потребность современное российское изобразительное искусство. Отвечающие подобным критериям творческие проекты и стремились поддержать организаторы Салона «ЦДХ – 2006».
В качестве стимула участникам выставки была предложена актуальная и вместе с тем традиционно «русская» тема: «Современники. Я и мой мир». Думалось: в нашем нынешнем положении имеет смысл противопоставить шуму базара разговор с человеком о человеке. О том, как конкретная личность, «мое я», выражается в «моем холсте», в предметной среде, пространстве, где мы существуем, в том, что и как создаем (сознаем) вокруг себя. Тем более что подобный момент прямой или косвенной исповеди, лирической метафорики, психологически достоверного самораскрытия реально не чужд творческой атмосфере сегодняшнего искусства. Ряд критиков считает его характерной чертой как раз подобный «экспрессионизм».
Правда, приглашая художников к некой исповедальности, мы оказываемся в «зоне риска». В практике нынешнего «арт-сообщества» искренность круто перемешана с беспардонностью, вседозволенностью. Тому способствуют наукообразные построения, толкующие о «табуированности территории искусства»; и зачастую ее представляют табуированной, огражденной от самого же искусства. Примерно в том смысле, что если здесь художественная выставка, значит, здесь можно все. Что угодно, якобы, может стать тут искусством, поскольку «санкционируется соответствующими художественными институциями». Соблазны такого рода видятся одной из причин любопытного парадокса нашей действительности. Сегодня очень многие желают считаться и называют себя художниками, независимо от того, какие у них для этого имеются объективные основания. Вполне возможно не учиться искусству, вовсе его не любить и не заниматься им, однако именоваться художником, к тому же требуя от окружающих, чтобы тебя почитали этакой «священной коровой». Так разрывается в сознании современников связь между понятиями «художник» и «художество» как искусство, оставляя в «актуальном пространстве» лишь хорошо известное сниженное значение старого русского слова.
В подобных условиях еще и еще раз важна человеческая солидарность, этическое единомыслие профессиональной художественной среды. Это основа, способная объединять мастеров старших и молодых поколений, находить преломление и в традиционных формах, и в новых технологиях визуального творчества, выражаться в самом широком спектре индивидуальных «вкусовых» устремлений. В подобном контексте возникают выразительные оппозиции, а иной раз – переклички, сближения между «приглашенными» проектами нашей выставки. Такими, как «Эхо экосимпозиума «Краски Водлозерья», приехавшие из Карелии, и «Музыка поверхности» Центра «А – Я» из Санкт-Петербурга; московскими экспозициями «Улица» (Л. Тюленев и Т. Каленкова) и «Над городом» (галерея «Г.О.С.Т.»). Кажется очень ценным и содержательным соприсутствие новых работ классика отечественного искусства последнего полувека Таира Салахова и глубоко индивидуального мастера поколения «семидесятников» Ирины Мещеряковой (живопись и графический комплекс «Один»). Характерные грани современного искусства России высвечивает показ группы талантливых живописцев Омска, где ярким творческим лидером предстает Николай Молодцов. Уникальны предоставляемые «Салонами» ЦДХ возможности новых встреч с коллективными и персональными репрезентациями художников стран СНГ и Балтии, для которых Москва остается одним из важных центров культурного притяжения в современном мире.

Александр Морозов
доктор искусствоведения, профессор