Пресс-релиз
Азбука Андриевича. Нестранные вещи
Государственный Литературный музей
Галерея Г.О.С.Т.
Проезд до станции метро «Баррикадная», «Смоленская»
Выставка работает с 28 января по 4 февраля 2012 года
Посещение с 11.00 до 18.00, кроме воскресенья и понедельника
Тел.: 933 51 70 (доб. 118), 8 916 418 10 54, 8 905 778 01 47
Выставка представляет тематическую серию цветных графических работ, выполненных в 2007–2010 годах московским художником Николаем Андриевичем (род. 1944) и посвященных 33-м буквам русского алфавита, что в количественном смысле определяет камерный масштаб экспозиции, событийно уместной в стенах Литературного музея.
Но достоинства выставки не ограничиваются только этими пунктами. В свое время кураторами галереи «Г.О.С.Т.» было замечено, что образный мир графики Андриевича удачно передается афоризмом Венедикта Ерофеева: «Обожаю простые удовольствия. Это последнее прибежище сложных натур». Поэтому и в его теперешней «Азбуке» не все так просто и нестранно, как может показаться на первый взгляд. Например, приведенные к стандартному модулю листы размером 40х40 или 50х50 (см) отнюдь не являются готовыми клише для азбуки начальной школы, учебного лото или игровых кубиков. Строго говоря, это даже не азбука в картинках, поскольку соотнесение изображения и буквенного знака здесь часто произвольно и вариативно, оно не буквальное, но ассоциативное. На букву «Э» приводится советская пачка какао «Экстра», которая подошла бы и для «К», валосердин в роли лекарства на «Л» мог бы «выступать» и от лица «В», а пачка сигарет «Друг» (буква «Д») с головой овчарки напоминает и букву «С», и роковую вещественную улику в неизменно популярном фильме 1960-х «Берегись автомобиля». Сложным «антиромантическим» пафосом заряжена чистосердечная «ода» носкам, показанным на фоне голубого акрилового неба, что мысленно «удваивает» графическое звучание «Н». Скорее, это даже не азбука, а целый словарь, который, как известно, есть космос в алфавитном порядке. Хотя в данном случае словарный объем и хронологические координаты «азбучных» предметов не важны (столярный инструмент «шерхебель» бытует с древнейших времен, а «ё-мобиль» явление совсем недавнее), равно как весьма сомнительна и их актуальная «образовательная» функция (стоит ли в свете перманентной борьбы с алкоголем преображать в азбучный формат зеленоватую бутылку спирта «ROYAL» как незабываемый феномен перестроечной России или в условиях нынешнего товарного изобилия воспевать редкого и желанного в советском быту золотистого цыпленка табака да еще и «поданного» на портативной плитке «Мечта»). Очевидно, что для художника первичен не социально конъюнктурный резонанс предметов, а бережный выбор и ностальгическая культура личной памяти, строго подчиненной тонкой мембране прошедшего и текущего времени. Не случайно мы вместе с автором искренне радуемся созерцанию знакомой с детства игрушки «юла» или любимых пирожных «корзиночка» и «картошка». Но в «Азбуке Андриевича» несомненна задача «иносказательная». Хотя, казалось бы, второй смысловой план, малейший намек на метафизическую «странность» здесь не предусмотрен: «Кирпич» так кирпич, «Ящик» так ящик. Да и сама манера исполнения тоже как будто о том свидетельствует. Незатейливая пластика предметов словно имитирует сосредоточенную манеру детского рисования «к завтрашнему уроку», с ее чередованием особого вдохновения, когда охота сочно «послюнявить» цветной карандаш, и моментами внезапной спешки, так что некогда больше «красить». А потому можно превратить колоритные консервные «Банки» в серые графитные куски «теней», а изящный мир «Галантереи» низвести до скудного набора грубоватых пуговиц и мелких пряжек. Но эта простота обманчива, а потому «нестранные» вещи Николая Андриевича непрерывно задают вопросы о том, чего в них больше: импульса личного впечатления или закономерности архетипического знака, непосредственной натурности или метафорической изобретательности, внешней буквальности или символической перспективы. Но в любом случае, на фоне преобладающего сегодня потока безжизненно аморфных или радикально крикливых художественных высказываний «Азбука Андриевича» как нельзя лучше подтверждает давние слова Н. Пунина о том, что «искусству нельзя больше говорить <…> развязным площадным языком, искусству нужен покой, нужно крепкое счастье, – язык простой, благородный, в котором нюансов больше, чем букв».
