О выставке в Историческом Музее.

Статья А.Л.Расторгуева.

Петр Иванович Щукин, как кажется, был человек простой. Его воспоминания обнаруживают содержание хороших обедов, заказанных и добросовестно распробованных в заграничных путешествиях, анекдоты эпохи, рассказанные вкратце и немного наспех, череду знакомств и cкучную генеалогию родни, наблюдения о ярмарках и женской красоте, характеристики друзей на пять-шесть строк довольно суммарного свойства в таком стиле: <Под конец жизни он пристрастился к собиранию старины и имел хорошую коллекцию фарфора, бронзы и картин. Он был также большой охотник до женщин, за которыми любил гоняться.

Что, между прочим, не лишено простодушного обаяния, которым вообще веет от этой нескладно скроенной книжки старомосковского разлива, густо заполненной многочисленными и скоропроходящими посетителями его жизни, от которых разве что иногда врезается в память какая-нибудь плотная шуточка вроде надписи, которую поэт Шумахер заказал вырезать в виде загадки на самоваре: <У девушки-молодки загорелося в середке, а у доброго молодца покапало с конца> .... с разгадкой <самовар>. А не как-то иначе.

Еще он был собирателем русской старины, изумительным, разборчивым, внимательным к мелочам, тонко чувствующим качество вещи и ее строй, ее ранжир, ее вкусную вещную обаятельность, и не знал, по-московски очень, ни меры, ни удержу, покупая тульские стальные коробочки и бабьи душегрейки и кокошнички, демидовскую медную посуду и сольвычегодские эмали, драгоценные иконы строгановских писем и оловянную посуду, ордена и шпаги, прялки и письма, печати и трости, портреты, штофы. Изразцы, чернильницы, веера, указы, завещания и стаканы. И многое, понятно, многое другое и третье, и четвертое, и далее везде.

Он построил на малой Грузинской дороге здание для своего частного музея в стиле русских боярских хором, теперь почему-то принадлежащее Музею Тимирязева, выставил, выложил и вывесил там все возможное, издал сорок пять самых еще только начальных томов описания этого собрания, сохранил и сберег бесценное множество документов и предметов и завещал все это, и самый дом даже,- городу, который еще до революции растворил все его собрание в фондах исторического музея без всякого отдельного хранения и особенной экспозиции. И жаль. В ангаре большого запасника вещь не потеряется, нет, а единственность собрания потерялась, и единственность личности, которую звезда его брата Сергея Ивановича с его Матиссом и Пикассо затмила в памяти неблагодарного и неблагородного потомства.

В каких-то «вяло-художественных» кругах слышал я только что дурные слова (в адрес выставки памяти его собрания, открытой сейчас в Историческом Музее). Что он собирал не так. Не то. Неразборчиво.

Мало ли, что… и сейчас его собрание - это 15% фондов ГИМа. Подбирал все подряд. Примерно как Ноздрев, который на каждой ярмарке <накупал кучу всего, что прежде попадалось ему на глаза в лавках: хомутов, курительных свечек, платков для няньки, жеребца, изюму, серебряный рукомойник, голландского холста, крупитчатой муки, табаку, пистолетов, селедок, картин, точильный инструмент, горшков, сапогов, фаянсовую посуду на сколько хватало денег>.

Но сравнение не годится. В каждом разделе своего беспредельного собрания он почему-то проявлял точное и деловое знание всех мелочей, изучив, как пишет его соперник и приятель А.П.Бахрушин, всю библиографию данного вопроса самым доскональным образом. И как нужно любить предметную плоть, как нужно чувствовать вес меди и тяжесть серебряного кружева, запах пыльного серебра и сухую, каляную поверхность пергамента, чтобы получилось то, что получилось: войдя в длинные ряды сходных единиц хранения, щукинские кружки или бумаги 1812 года, сольвычегодские пестрые эмали или столичные тонкокостные веера остаются часто лучшими в своем разделе, и уже от их качества отстраивается все остальное собрание Исторического музея… Впрочем, невеждам эти соображения недоступны. Если бы только не был упразднен его дом-музей!(Купеческое русское собирательство осталось более в названии Третьяковской галереи, чем в ее экспозиции).

Его избирательность, его пристрастность, его патриотизм (слово, дурно используемое ныне что < правыми>, которые неправы, что <левыми>, которые вовсе не левы, а ведь вполне добросовестное слово)могли бы оставить по себе память в виде коллекций в духе лондонской Wallace Collection.: память больших, владетельных и удачливых семей.

В 19 веке за одно поколение собирательства в России сводились вместе в объемистые дома чудные сокровища, и не было тут, конечно, экспозиционной стерильности в теперешнем High-tech стиле, редких экспонатов на белых стенах и мертвого кадрированного света на поверхности разглаженной и перемытой картины. А была в них тугая домашняя начинка из многих и многих вещей в высоком крутом пироге из стен, сводов и крыши, запах сундуков и кладовых, образ богатства как изобильного разнообразия, как жадности неуемного любопытства, которое знает, как себя реализовать. И сословные границы уже не имели значения: князь Сергий Шереметев, продолжая двухвековую традицию семьи, наполнял свои дома, городские и усадебные, предметами очень схожими, и вслед за старообрядческим купечеством собирал и иконы древнего письма. Вторая половина 19 столетия, которая выглядит так безобразно плоско в леволиберальной полемике своего времени, к началу 20 века создала города, большие и маленькие, с большими и маленькими домами, владетельными коллекциями и музеями: вспомним ивановский музей Дурылина, или музей Боголюбова в Саратове...Но всему был положен один и тот же роковой предел;в 1918 году ЧК приходит за смертно больным Сергеем Дмитриевичем Шереметевым,но ограничивается изъятием бриллиантов и драгоценностей на 3.000.000,кажется,рублей, потому что это интереснее, чем умирающий от гангрены князь...

Зловещим предзнаменованием скоропришедшей массовой гибели частной собственности выглядит решение попечительского совета Исторического музея расформировать коллекцию Щукина сразу после его кончины и перевезти ее в основной фонд, и - уже тогда! - опись перевозимого оказывается неполной, и некоторые вещи теряют идентификацию, их поступление от Щукина не зафиксировано... А потом понесется эпоха конфискаций, упразднений, слияний, изъятий и распродаж...и стоят теперь в Петербурге- дворцы Бобринских,Шуваловых, Юсуповых и тех же Шереметевых; в Москве- Морозовские, Щукинские, Рябушинских ... пустыми и ограбленными. А запасники музеев, сколько ни продавала их поганая власть, ломятся от добра, которое некому и глядишь по реакции на выставку, незачем показывать! Мы называем эти здания -сохраненными! Памятниками! А в английской книге о родовых замках прочел я точное название такому мертвому дому : "House is now a mere shell",пустая ракушка осталась, нет в ней ничего, и это больше не дом. Съели его обитателей, и домом это больше не будет...

Похоронен Петр Иванович был на Покровском кладбище, с почетом и печалью, потому что умер вовремя, в 1912 году. Но мерзейшая мощь нашего отечества дотянется и до мертвых... теперь на месте кладбища - парк. Небольшие неровности газонов как-то угрюмо напоминают о том, где находишься, да черный ангел с отбитыми крыльями, обращенный в паркового амура, бережет суетливую пустоту, под которой покоятся гробы прошлого, более разумного и более благородного мира.

P.S. Когда собрание П.И. Щукина поступило в Исторический музей, оказалось, что оно б о л ь ш е основного собрания самого музея. И если не расформировать его, не изменить систему рубрикации, не переписать единицы хранения - то что во что вливается? И не должно ли было здание музея на Красной площади носить имя своего основного дарителя?..