Когда тоннель остался позади
К 90-ым годам минувшего века относится рождение группы московских художников живописцев, рискнувших в лихолетье жизни союза, предоставившей каждому художнику действовать в одиночку, из-за чего существующие внутрисоюзные объединения катастрофически распадались, выступить с проектом поддержки пластических традиций отечественной школы. Молодых авторов двигало желание заявить о себе, вопреки времени поддержать традицию прихода в искусство новой творческой генерации, ориентированной на классические ценности. При всех трудностях, возникающих при осуществления «неактуального проекта», идея реализация программы казалась творчески необходимой, а сама концепция такого выставочного выступления представлялась особенно актуальной.
Первый показ произошёл в 2001 году, в залах художественного музея г. Вологды, затем в музее Ярославля, в Манеже Санкт-Петербурга. Куратором этих выступлений стал известный музейный деятель, искусствовед Владимир Воропанов. Наиболее устойчивым оказалось творческое содружество семи авторов – Марии Кулагиной, Владимира Манухина, Людмилы Маркеловой, Николая Наседкина, Павла Попова, Нины Шапкиной-Корчугановой, Наталии Элькониной. Художники за эти годы активно показывались на персональных выставках, участвовали в проектах с разным авторским составом. Идея глобального проекта сохранялась как принципиальная задача, реализация которой по необходимости должна была иметь временную протяжённость. Выставка, подводящая некие итоги, отодвигалась по объективным и субъективным причинам.
Для авторов, чьё выступление на художественной сцене пришлось на период резкого слома социально-психологических стереотипов культуры, трудность заключалась не только в разработке собственной пластической структуры. Работая с разными материалами (двое из авторов оперировали абстрактными формами, среди «традиционных» живописцев замечались тенденции использование неакадемических приёмов синтеза цвета и объёма), участники проекта должны были реализоваться в определении неких общих подходов, сопрягающих органичность индивидуального языка с внутренней ответственностью поколения за судьбу пластической культуры в целом. Каждого из участников отличало своё пристрастие к техническим средствам, к структурным особенностям языка, но концепция задуманного проекта не сводилась к разнообразию «почерков». Вполне реальна опасность, когда форма становится не объединяющим, а дробящим на «культурные цитаты» началом, что грозило группе оказаться в неком маргинальном существовании. Широта поисков не могла сводиться к сложности профессионально-технических задач, это тянуло на крепкий фундамент для солидного творческого послания. Поистине интегрирующим индивидуальный посыл в социально значимый культурный месседж качеством могла стать нравственно-духовная составляющая поисков, позволившая проекту стать вровень с драматической эпохой переломов.
Подчеркнём, изначально программа объединила разные подходы к пластическому материалу, задав широту формальных комбинаций при решении конкретной образной задачи. Амбициозные представления группы столкнулись при этом с нешуточной проблемой. Реальность состояла в том, что общественное настроение с трудом готово было принять абстрактную интегрирующую идею, к тому же давал себя знать синдром « возврата»: в художественном сознании постмодернизма работала категория «прогресса», исключающая традиционность образного мышление. Идея проекта провисала, лишённая необходимой опоры. Концептуальные задачи требовали времени, исторического и индивидуального.
Между тем всё свидетельствовало, что мы имеем дело с неким многоуровневым процессом. Субъективный фактор его формирования состоял в естественном развитии потенциала каждого мастера, в достижении поколением необходимого уровня зрелости, при которой творимый образ не прямолинеен идее, но обладает основательностью наблюдения, глубиной постижения правды. Ценность «ответов» на вызовы времени может быть уподоблена некому универсуму творческой состоятельности, в нашем случае ориентированной на противостояние набравшему тиражную силу российскому концептуализму.
Опыт истории говорит, что с успешной реализацией новой художественной генерации связано появление особого, не затрагиваемого до этого круга проблем. Данное правило подтвердила экспозиция работ интересующей нас группы, которая прошла в Московском доме художников в июне 2006 года. Выставка, итожащая результаты поисков, демонстрирующая профессиональную состоятельность направления, давала свидетельства радикальной трансформации традиционной станковой картины.
Характер произведений, впечатление от самой экспозиции, достойно представившей авторов, позволяют отметить событие как некую знаковую акцию в появлении искусства широкого дыхания, в прокладывании путей своеобразного, внесюжетного вторжения художника в жизнь, в её эстетическую интерпретацию. Отпали сомнения относительно органичности соединения в рамках одного направлении произведений различной пластической структуры. То, как сложная объёмно-цветовая техника Марии Кулагиной корреспондировала с живописной пастозностью монументальных полотен Николая Наседкина, а обобщения одного и другого автора находило поддержку в пластическом синтезе света и цвета рельефов Наталии Элькониной, всё доказывало - достигаемая образность обеспечивалась единством на каком-то более высоком уровне креативности, чем индивидуальный авторский приём. Сама форма получала пространственное измерение. Возникала своеобразная перекличка между камерностью и монументальностью, логикой строгого, конструктивного мышления и напряжённой асимметрией форм.
В смысловом «диалоге» живописной экспрессией со статичностью пятна у Павла Попова достигается эффект материализующегося в пространстве предмета. Плоскость картины «растворяется», уводя взгляд в некие глубины мотива, где тревожные всполохи грозового неба придают сюжету бездомного существования (герои Попова – современные бомжи) некое всечеловеческое прочтение. Как и его коллеги по выставке автор убирает из своего анализа такую категорию подачи современного образа как знакомое до боли подкусывание андерграунда. Возникающий в композиции своеобразный аналог с библейским притчевым рассказом не лишает живописный образ Попова пронзительно трагического звучания, очищая его вместе с тем от мелкого, по человечески суетного порицания.