Мультимедийный совместный выставочный проект «200 ударов в минуту» (Московский музей современного искусства, 16 декабря 2015 – 13 марта 2016) включил экспонаты из более чем 20 государственных и частных собраний: более 100 разных пишущих машинок от портативных Olivetti до грузных Remington, машинки классиков русской литературы Л.Н. Толстого, В.В. Маяковского, Максима Горького, Б.Л. Пастернака и еще, включая несколько десятков писателей; копирки Льва Толстого, испещренные пометами и поправками, напечатанные самими творцами тексты, автографы, подписанная Анной Ахматовой первая страничка «Реквиема», лист «Божьего дерева» Андрея Платонова, испещренный пометами. Зритель может познакомиться с девятью годами упорного труда – то разложенные на столе 800 машинописных страниц (оригинал и его копии с авторской правкой) романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», – рукопись, ставшая первым текстом, арестованным КГБ СССР, аудио- и видеоинсталляции современных авторов — Бориса Хлебникова, Хаима Сокола, Алексея Айги и других.

Пресс-релиз нас информирует, что «экспозиция разделена на тематические блоки: машинка рассматривается как предмет дизайна, инструмент создания литературных и художественных произведений, литературный персонаж, художественный объект и объект концептуального осмысления в произведениях современного искусства. В свою очередь, машинопись представлена как простой носитель информации, объект культа, преследований и художественное средство. Такой подход позволяет продемонстрировать важнейшие аспекты бытования пишущей машинки в России двадцатого века во взаимосвязи с творчеством писателей, политической ситуацией и развитием современного искусства».

Итак, мимолетные впечатления:

1. Если согласиться с тем, что машинка при тоталитарном режиме сначала порождает текст самиздата, а затем протоколы допросов, где преследуется напечатанный текст, то на выставке мы попадаем в ситуацию кольца Мёбиуса или змея Уробороса, который кусает самого себя за хвост. Это состояние кольца и смены ракурсов создает атмосферу магического путешествия в прошлое, где зритель оказывается в эпохе физических касаний: пальцы бьют по клавишам, клавиши стучат свинцовыми буквами по ленте, а через нее - по бумаге, намотанной на валик, и вот рождается первая буква «А», - АДАМ - затем все последующие. С одной стороны ты внутри механической тайны, с другой в этом увеличении – БЛОУАП – есть привкус очной ставки с эпохой.

2. В зале 11 зритель слушает музыку, написанную для небольшого оркестра пиш/машинок композитором Алексеем Айги, этот технический шум преднамеренно лишен всякой музыкальности – просто по жесту автора машинистки (мужского пола) настукивают на машинках в двух темпах – allegro andante – нечто печатное… зритель сам должен придать этой абракадабре некий смысл, и совсем не обязательно музыкальный, например, такой, какой описан в сказке Погорельского «Городок в табакерке»… помните? Уснувший мальчик бродит по улочкам музыкального городка, где противные дядья-молоточки поколачивают колокольчики. Жалея колокольчики, мальчик находит причину страданий — принцессу пружинку, которая толкает толстяка на диване (музыкальный валик), а тот дергает за ниточки молоточки. Стойте, просит герой. Наступает прозрение – оказывается без тычков и подзатыльников музыка не звучит. Мальчик проснулся. В нашем случае выставка порождает подобную мысль: без тоталитарной ферулы литература сопротивления смолкает.… Вряд ли устроители рассчитывали на такой эффект.

3. Оказывается, Владимир Маяковский не умел печатать на машинке, хотя привез свой Ремингтон из путешествия по Америке. Между тем, если вглядеться в рукописные странички его стихов, можно заметить что в его почерке наличествует множество печатных букв. То есть поэт чувствовал себя огромной печатной пишущей машинкой.

4. В теории вероятностей есть пример возможной вероятности, когда миллион обезьян хотя бы один раз за миллиард лет, могут вдруг напечатать «Войну и мир»… выставка остроумно спорит с этим тезисом, усадив за машинку (видеоарт В. Ефимова и А. Чернышева) одну единственную мартышку, которая с умнейшим видом пытается освоить неведомый инструмент, обращаясь с ним как с бананом... Однако приемы, пригодные для очистки банана, здесь не срабатывают… очень смешно и уморительно, вот только из этого милого абсурда следует, что машинка тоже может с помощью человека напечатать всё-всё, что угодно. Нам может только кажется, что мы управляем процессом рождения текста, а возможно, это текст управляет нами, заставляя нажимать на те или иные клавиши. Человек – пишущая машинка Бога.

5. Вот под стеклом экспонируемая рукопись романа Михаила Шолохова «Тихий Дон»… если вспомнить, что среди филологов есть ряд исследователей, сомневающихся в авторстве Шолохова, то умудренный этим знанием посетитель будет вглядываться в рукопись с особенным тщанием. И что же… машинописная страница с напечатанным будничным стертым тестом о некой рыбалке, странное дело, то здесь, то там украшена крупно вписанными строчками от руки: каждая вписанная рукой строчка здесь отменного качества, в них написанная серость буквально оживает на глазах. Такое впечатление, что Шолохов вписывал эти блёстки, имея пред рукой рукописный оригинал, таким образом не умно имитируя подлинник. Короче, подозрения в плагиате остаются.

На ум приходит истошный крик старухи-торговки из сказки Гофмана «Золотой горшок». «Попадешь под стекло, под стекло!», – кричит она в спину рассеянному студенту Ансельму, который нечаянно рассыпал ее товар, корзину с яблоками и пирожками.

6. Превращение пишущей машинки в объект арт-хауса шло тремя этапами. Сначала предметом визуального искусства стала страница, где концептуалисты вроде Дмитрия Пригова создавали особого рода стихограммы, сдвигая строчки таким образом, чтобы либо лишить их всякого смысла, либо придать неожиданное измерение печатной строки. Здесь хорошо видна структура сгиба, которая обладает энергией порождать содержание из столкновения симметрии. Посмотрим, например, на метаморфозу строчки Евгения Евтушенко: «Никогда, никогда, никогда Коммунары не станут рабами»… монотонно печатая эту фразу по методу абсурдного наслоения и сгиба, Пригов превращает её в прямо противоположное визуальное рабство: станут, станут рабами, рабами, рабами…

Вторая фаза превращения печатной (пишущей) машинки в предмет арт-хауса стала возможной только с концом СССР, лишь тогда, когда в новую эпоху перестали преследовать инакомыслие. Третья фаза – парадокс – стала превращением самого художника в род фикции, смысл которому прежде придавала только система борьбы с инакомыслием.

7. Хаос, зафиксированный на видео «Отражение» (Алекс Булдаков), – результат превращения печатного текста, в ходе перверсий программы Fine Reader, в нечто лишенное внятной логики, в нечто абсурдное; да, это эффектно, но в то же время и самоубийственно. Автор, подобно библейскому киту, проглатывает Иону, т.е. самого себя. Акцентировать смыслы в том, что изначально лишено смысла, при всей изощренности высказывания и всей усложненности задачи, неожиданно становится трюизмом.

8. Туфельки машинистки, которая рисковала, печатая запрещенные тексты – самый щемящий штрих экспозиции.

9. Самый масштабный выставочный жест – рукопись романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» – распластанный на столах по страницам текст, арестованный органами 14 февраля 1961 года – производит впечатление казни бумаги на гильотине…

10. Выставке не хватило знаменитой печатной (пишущей) арт-машинки, а именно той, где на клавишах «Эрики» аккуратно разложены – острием вверх – канцелярские кнопки.

Смысл известной инсталляции прост.

Сила удара всегда может ужалить жалом отдачи.

200 ударов в минуту – скорость профессиональной машинистки во время работы – это 200 причин, каждая из которых может иметь роковые последствия. В целом выставка производит картину путешествия по каютам и залам утонувшего в пучине океана пассажирского лайнера «Титаник». Здесь нет пассажиров. И отсутствуют музыканты. Экзистенциальный нажим канувшего Времени превращает любую деталь в многозначную метафору. Машинки словно бы искалечены безмолвием времени. Им нечего больше печатать. Подчиняясь логике анализа и диктатуре формы, декларируя стальную логику слова и веря в прогресс, пишущие машинки в итоге доказали вечную силу синтеза и бессмыслицу знаков, лишенных тезауруса. В нашем случае, советского тезауруса.

21.12.2015.

© Ирина РЕШЕТНИКОВА