Выставка – художники театра и кино вне сцены и экрана – представляет иную сторону творчества мэтров Академии Художеств, чистое вдохновение творчества не ограниченное рамками практической задачи постановки.
Творчество блестящего графика Сергея Алимова намного шире только книжной иллюстрации, …перед нами воочию раскрыт космос самой писательской мысли, а работы мастера, посвященные Гоголю, уже неотделимы от мироздания классика. С безупречным постоянством прицельного взора Алимов рисует многообразный облик одного и того же Города тьмы, где все права у контура, где над лабиринтом планиды нависает луна, ничего не освещая своим светом, лишь сгущая всеобъемлющий мрак; здесь вечно царит профиль ночи. Существовать в этих непроглядных потемках могут только мертвые души. Художник предпочитает чаще рисовать судьбу, участь, удел человека, жребий и рок, а не жизнь персонажей.
Матрицей для своих работ Сергей Бархин выбрал экзистенциальный прах… это пригоршни земли, которую он собирает у собственных ног в разных местах, важных для его личной истории времени: скребок почвы по дороге из Сарагосы в Мадрид, щепотка от пожарища с пепелища на месте усадьбы Жилярди, горсть с могилы Архимеда в Сиракузах. Коллекции грунта, превращенные в картины, обладают энергией реквиема. Художник программно демонстрирует притяжение к фактуре, которая неминуемо поглотит все живое и бренное. Это одновременно и поиск творческих решений столь безысходной темы, и привкус эстетического шутовства и бунтарства. В итоге абсурдистская смесь шахтерского угля из Воркуты с эфиром Шуховской башни, построенной для радиовещания пролетариата на весь мир, или «Деликатесы. Десерт с Сальвадором Дали» складываются в своеобразный мизантропический манифест в духе Экклезиаста: все суета сует…
Мастер масштабных театральных решений Станислав Бенедиктов предстает перед нами в уникальном жанре счастливой душевной прогулки на пленэре… влюбленно рисует фломастером или простым карандашом на бумаге (порой это акварель, темпера) уголки Крыжовки, виды Кусково, тенистые окрестности Щелыково, гористые дали Киргизии или променад дамы с собачкой по талому снегу вдоль завитка дороги у голландского домика. Бенедиктов в этих уютных оттисках личного настроения явно отдыхает от симфонизма, от необходимости мыслить концептуально и программно, тут достаточно всего лишь зорко видеть натуру. Сам дух лиричности, благородство простоты безыскусного завораживают. Пленительно срастание наброска и живописной мелодии.
Александр Борисов настаивает на сдержанности собственного высказывания. Подкупает доверительный тон общения с природой, неторопливость рассматривания объекта изображения, когда кинохудожник старается насладиться не динамикой кадров, а статикой жизни на одном месте, передать характер портрета или судьбу вещи в одном ракурсе, в едином эмоциональном луче настроения. Кисти в ожидании красок или увядающие цветы объяты аурой печали. В тишине этой затаенной живописи, словно бы выключен звук. Между тем все равно исподволь ощутима энергия мастера, который еще на пятом курсе ВГИКа по замыслу великого А.Довженко («Поэма о море», 1958) создавал панораму грандиозной визуальной метафоры превращения земли в море. Можно рассматривать живописные работы Борисова как фрагменты мира, который он спасает от всемирного потопа. Их драматизм явственно ощутим.
Кутюрье, художник Вячеслав Зайцев остается мастером дефиле и в своих работах, часто обозначенных как фотопечать: лица, натюрморты, видения, букеты подаются как части экстраординарного шоу. Демонстративный натиск показа придает работам Зайцева своеобразное дополнительное измерение: шарм ярмарки положений, соблазнительную прелесть натуры, у каждой вещи есть не ракурс, а поза, а фон скорее подсветка, предметы и вещи - как и положено, у кутюрье, - словно чуть-чуть загримированы и привстали на цыпочках. Яркий карнавал представленного на выставке живописного дефиле можно объединить названием одной из работ самого художника: автопортрет души.
Эдуард Кочергин придумал трагикомическое государство величиной с некий Шишов переулок Васильевского острова в Санкт-Петербурге, размер коего всего 7 метров в ширину, длиной 251 сантиметр, и в котором все жители – шишы… Однако живет сей пестрый мелкий народец по нравам большого государства и по законам: кто к нам придет тот шиш там найдет, и шишом уйдет. Эта потешная выдумка заставляет вспомнить город Глупов Салтыкова-Щедрина или историю села Горюхина Пушкина, …нетрудно догадаться о какой стране идет речь, в которой изобразительный дух уморительной утопии созвучен карикатурам Оноре Домье.
В живописных полотнах Валерия Левенталя подкупает благородный колорит его пейзажей, геометрическая гармония натюрмортов, лиризм портретных отражений, светоносная аура объема. В работах органично присутствует плоть вещей в духе европейской культуры и какая-то бодрящая свежесть импрессионизма вкупе с предметной лексикой наивного искусства.Мир его творчества был сродни цветущему саду, но это и дом с верандой и собакой на той веранде, с трельяжем и с умывальником на фоне белого кафеля, с кухонной тумбочкой с вазами, где кружит бабочка; а сад и дом мастера, околдованы и окольцованы асфальтовой лентой дороги и уже в свою очередь сами вписаны в ёмкий летний пейзаж, залитый солнцем под куполом ясного неба. Скрытая сценография бытия исподволь затаилась в картинах маэстро.
Мастер сценографии Борис Мессерер удивляет новаторским разворотом и скорее молодой силой, чем рассчитанным опытом итога. В броской, вызывающе дерзкой и одновременно безупречной манере художник, показывает красоту пластической слаженности фигур. Танцовщицы поданы как праздник линий. Они вот-вот распрямятся и выпорхнут из танцкласса на сцену зримым ритмом балета. Эти работы не уступят по силе чарам классиков. С таким же визуальным шиком художник пишет абрис балерины в минуту отдыха. Перед нами живописная балетная ода. А офорты Мессерера с его любимыми керосиновыми лампами и винными бутылками устойчивой статикой и равновесием цвета только подчеркивают хрупкий капризный арабеск танца. На натюрмортах со стеклом словно бы оттиснуто: не кантовать! Так считывается замысел мастера: изобразить различные состояния музыки. От piano к forte.
Серия южных пейзажей Юрия Устинова в технике темперы написана одновременно как сновидение и мастерский этюд на пленэре… Балаклава. Инкерман. Крымские горы, вдруг погрузившись, словно античный Тритон, становятся далью моря до горизонта. Это напряжение отвеса и перспективы придают вулканическую энергию каждому виду. Грузная масса скал, море тяжкое как камень и полное металлических отблесков, деревья, чьи прочные силуэты как продолжение силовых тектонических линий и разломов… при этом все пространство тонет в мареве особого приморского света, каковой сам по себе уже обладает тяжестью. И восхищают тонкие проволочные царапины контуров, которые держат всю архитектонику пейзажа силой художественного возгласа, иначе и не скажешь. Безупречность напора, которая доказывает, что жанр пейзажа исчерпать невозможно.
Работы Марии Федоровой – если подыскивать самое ёмкое определение – нарядны. И в этой нарядности колорита ли, раскрашенного ли рядна, когда ее гуаши или скульптуры поданы, как частицы русского декора виден первоисточник ее творчества – костюм. А суть костюма это всегда украшение человека и его жизни, поиск образа, расчетливое убранство облика от частности к обобщению. Именно приподнятость настроения, веселость выдумки, задор скоморошества и дух сказки делают работы Марии Федоровой изначально праздничными, рукотворными и полными обаяния мастеровитой выделки, сдобной выпечки, ладной вышивки и лукавинки народного лубка.
© Ирина РЕШЕТНИКОВА
Второе дыхание. Художники театра и кино вне сцены и экрана: Каталог выставки / Российская Академия художеств; Авт. вступ. ст. И.Л. Решетникова. - М., 2016. - 63 с.: ил.