Апендаун режиссера Вячеслава Иноземцева «ДК Данс» в исполнении Театра пластического гротеска «ИнЖест» и группы «ПЛАТО» (Минск, Республика Беларусь) на сцене Театрального Центра имени В.Э.Мейерхольда представил московской публике необычное пластическое действие. Необычное уже хотя бы потому, что театр предлагает самим зрителям выбрать разные варианты возможных названий спектакля – например, «ДК Данс» - это и ДК (Дом Культуры) + Dance (танец), а можно название прочесть и как DECADENCE (то есть от французского «упадок», «упадническое искусство»). И это не прихоть, а принцип данного зрелища, которое вдобавок еще и принципиально оговаривает «безграничную» широту поля для любых зрительских ассоциаций – как личностных, как социальных, так и философских...
Что ж, воспользуемся установкой спектакля на необязательность режиссерской сверхзадачи и попытаемся прочитать увиденный нами поток сценических проживаний. Но рецензия на пластический спектакль, где нет слов, а есть художественное движение, жесты и музыка невозможна без пересказа, иначе зрелище останется не проявленным.
Итак, сцена – это подиум, по которому передвигаются карнавальные персонажи на высоченных ходулях. На первый взгляд – это праздник, на котором угощают конфетами (кидая их пригоршнями в зал) или устраивают «брызги шампанского» (обливая водой из спринцовок рассевшихся поглазеть зевак). Мало кому нравиться оказаться сырым. Это перформанс с полным включением театральной аудитории в зрелище? Нет. Вот одна из спринцовок падает рядом со зрителем, который тут же предусмотрительно ее опустошает на пол и пытается отдать исполнителю. Не тут-то было! Оказывается, у сценического героя-горбуна этих спринцовок с водой припасено предостаточно, в чем тотчас убеждается вся обескураженно-обрызганная театральная публика.
Смысл увиденного зрелища пока не понятен, но чувства включены, мы среди масок. Брызги. Смех. Хохот. И вдруг...
Неудачное движение и один из героев внезапно падает со своей высоты.
Попытка подняться вновь на ходули успеха не приносит. Смех затихает. Спектакль начался.
Зрелище переместилось вниз. Отныне наш герой (режиссер и актер Вячеслав Иноземцев, обозначенный в программке как «Падший шут») и его партнеры по сцене Акробатки-декадентки (Татьяна Киеня и Елена Трубчик) большую часть действия проводят в ползающем состоянии. Карнавал кончился, а желание встать в полный рост приносит лишь страдания, разрисовывая лицо болезненными гримасами.
Картинки падения выполнены с максимальной физиологичностью.
Скрюченные конечности на предельном автоматизме пытаются распрямиться вопреки природным данным. Превращение в неких «полу-мыкающихся». Проползающая мимо Королева-Змея (Галина Еремина) завораживает героинь, кажется, выход найден - ползай как я! - но рептилия не соблазняет упавших ни царственной осанкой, ни привлекательностью своей передвижения. Пожалуй, именно здесь к «видам на чувства» начинают примешиваться ответные мысли... Непреодолимая тяга встать довлеет над всеми прелестями чужой приземленной жизни... Одновременно это смутные желания персонажей подняться над буднями. А еще и грезы о «празднике, который всегда с тобой», и которые не отступают.
Тема притяжения и взлета нарастает. Не случайно переносное значение с английского «апендаун» - взлеты и падения, превратности судьбы...
Разноцветные воздушные шары, спустившиеся к уставшим «ползающим существам» откуда-то сверху, чтобы помочь улететь или просто подняться, лопаются с треском под свинцовой тяжестью неисполненных желаний. Эти шарики словно отдельные капельки для страждущих от жажды, но не могущих никак напиться. Лопанье шариков превращается в нарастающий звук механической пилы. Он знаменует появление нового персонажа - Просто Плотника (Сергей Масько) вместе с которым на сцене появилась Опасность.
Трудно сказать, рассчитывал ли постановщик на ассоциации Просто Плотника с евангельским плотником Иосифом, но установка спектакля на абсолютную широту аллюзий дает нам полное право различить сквозь плотника картину крестных страданий Христа.
Усталость от безнадежных попыток подняться провоцирует Шута принять предложение Плотника спилить ходули. Тут все. И соблазн освободиться от тяжести мешающей обузы. И соблазн новых ощущений. И раскинутые сети неизведанного завтра. Пила вонзается в дерево. Но избавление обернулось ловушкой, кажущаяся «легкость нового бытия» мгновенно становится чудовищно-нелепым грузом. От унижающих обрубков хочется избавиться даже еще быстрее, чем подняться на ноги.
На помощь Шуту приходят, а вернее прилетают Большие птицы (Геннадий Тобин и Галина Еремина). Но жертве уже не ускользнуть. Страшен момент, когда Плотник, невероятным образом изловчившись, прямо на лету / на ходу перепиливает ходулину. Этого достаточно, чтобы Шут со всего маху упал вниз. Падение Икара? Распластанное тело. Машинальное движение руки - прикрыться оставшимся на теле тряпьем. Какие-то доли секунд, чтобы прийти в себя после удара оземь. И молния ослепляющей мысли, которая возвращает к началу спектакля и заставляет еще раз прожить все прошедшее. Комок эмоций превращается в сгусток мыслей. Что это? Гибель полета. Утраты. Загубленность жизни. Вопрос, на который почти невозможно дать ответ: «В какой момент становятся Падшим?»
Что ж, установка спектакля на отказ, от какой бы то ни было сверхзадачи, приносит плоды - мы, зрители, сами творим смысл увиденного на сцене, каждый, придумывая свое.
Спектакль достигает кульминации. Это одновременно и катарсис зрелища... Мы очевидцы сокрушающего удара по надеждам, они не сбылись. Мы переживаем рвущее душу расставание с человеческими возможностями, когда опоры утрачены навсегда. Сильнейшая эмоциональная сцена – Падший Шут, срывающий с себя обрывки одежды... Ощущение, что больше никогда не удастся подняться, вызывает в нем неукротимую ярость протеста, саднящее чувство душевной боли. Срывающий все, что на нем есть, почти сдирающий собственную кожу, он корчится от неимоверных страданий, в судорогах отчаяния. Вячеслав Иноземцев в этом эпизоде удивительным образом передает бесполость своего героя. Обнаженный человек выплескивает всю силу негодования от своего же бессилия, пробудив бунт человеческого тела. Муки освобождения от уз.
Пластика Иноземцева отчасти схожа с пластикой панфиловского театра. То же коверкание плоти. То же наслаждение муками и незримыми путами. Похожие головоломки наготы.
Вдруг на какое-то мгновение, замерев от полного осознания неисправимого, и словно примирившись с этим, съежившись, все еще судорожно вздрагивая, Шут ползком движется куда-то во тьму. Желание спрятаться от всех. Попытка скрыться, прежде всего, от себя. В этом с неимоверным трудом уползающем скрюченном теле, кажется, остались лишь крохи жизни, - все поглотили нечеловеческая усталость и овладевшее бессилие. Осталась лишь оболочка, какую покинули соблазны.
Праздник имеет свойство возвращаться. Но возвращение уже не приносит радости. Персонажи снова возвышаются над условным подиумом, над зрителями. Вновь все участники упоительно импровизируют, отыгрываясь на зрителях, падая прямо на них сверху, совершая «ходульные па» и отбивая, словно при степе, танцевальный ритм деревянным стуком. И только один Падший Шут, скрывая рвущийся наружу душевный стон вымученной улыбкой, остается внизу. В этой пластической изнанке праздничного веселья, немало горечи и вопрошания:
Так неужели только при падении можно познать те высоты, которыми ты обладал и которые не ценил? Неужели то, что ты принимал за ходули были на самом деле твои крылья?
20.11.2006.