Сарра Шор. Портрет А. Ромма. 1928
К 130-летию Александра Георгиевича Ромма
(31 декабря 1886, Санкт-Петербург — 18 декабря 1952, Бахчисарай)
Александр Георгиевич Ромм был «чудесным человеком, скромным и вместе с тем полным достоинства», --так пишет о нем в своем дневнике Н.А. Дмитриева.
Искусствовед, переводчик, художник, музейный и художественный деятель, он весьма лаконичен в своем Curriculum vitae:
Родился в 1886 г. в Петрограде. Окончил в 1906 г. Киево-Печерскую гимназию. В 1912 г. окончил Казанский университет (юридический ф<акульте>т). В 1906-08 г. состоял вольнослушателем ист<орико>-фил<ологического> ф<акульте>а Петроградского ун<иверсите>та. Работать по живописи начал в 1909 г. в мастерской Бакста. В 1911–1912 гг. работал в Париже в мастерской М. Дени и Лефоконье. В 1913–1914 г. жил в Италии. С 1915–1917 г. находился на фронте. С 1918 г. работал в Витебске в качестве зав. секцией ИЗО, председателя губ<ернской> Комиссии по охр<ане> п<амятников> с<тарины> и пр<оизведений> искусства. С 1922 г. переехал в Москву и с ноября 1922 г. заведовал музеем имени Луначарского.
С 1918 года сотрудничал в различных изданиях и журналах, выходивших в Витебске по вопросам искусства, прочел ряд докладов по современному искусству. Труды по искусствознанию: “Греко” (не напечатано), “Фальк”, “Матисс” (печатается), “Проблема предметности в современном искусстве” и несколько статей и рецензий, напечатанных в “Печати и революции” и др<угих> изданиях”
По этому тексту (видимо, 1923 г.), обнаруженному в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) в Москве[1],трудно представить размах витебской деятельности Ромма (1918-1922), многогранной и очень яркой – фактически, он был среди тех, кто формировал культурно-художественное пространство жизни Витебска первых послереволюционных лет.
Приехал он туда в сентябре 1918 по приглашению Шагала, с которым они сблизились еще в петербургской школе Званцевой, где преподавали Бакст и Добужинский. Шагал, назначенный уполномоченным по делам искусств Витебской губернии, сразу же утверждает Ромма председателем комиссии по украшению города к первой годовщине революции. По эскизу Ромма Шагал исполняет панно «Разрушение Вандомской колонны». Вместе они участвуют в открытии Народной художественной школы, в создании Витебского музея. Ромм преподает в Художественно-практическом институте историю искусств, а после отъезда Шагала из Витебска в Москву в июле 1920го Ромму передают его должность - заведующего музейной секцией и секцией ИЗО[2].
В 1924 году Московский художественный музей мастеров−импрессионистов, «бубнововалетцев», современных скульпторов, которым заведовал Ромм, был ликвидирован. С этого времени по 1930 год Ромм, владевший пятью языками, работал в ЦК Профсоюзов работников просвещения как переводчик и референт. (Занимался он и художественным переводом: Н.Ленау, Р.Эмерсон, Сухейли, М. Пруст).
В области просвещения и музейного дела Ромм продолжал работать и в годы войны. В эвакуации во Фрунзе он создал художественную школу и картинную галерею, в которой были представлены произведения художников из России, Белоруссии, Украины и других стран. Народному творчеству, археологии киргизов была посвящена его книга «Изобразительное искусство Киргизии» (1941).
В эвакуации же Ромм пишет «в стол» серию статей «Еврейские художники в СССР» (1944). Главная среди них - воспоминания о Шагале, нелицеприятные, пристрастные и незабываемо яркие[3].
Но главной областью искусствоведческих исследований Ромма всегда оставалось западноевропейское, русское и советское искусство. Им написаны основательные монографии: "Современная западная скульптура" (1937), "Советская живопись и графика" (1945), "Русские монументальные рельефы" (1953). Предметом его книг, статей и очерков было творчество Гойи, Матисса, Гудона, Родена, Михаила Ивановича Козловского, Бориса Ивановича Орловского, Петра Карловича Клодта, Федоса Федоровича Щедрина, Федора Гордеевича Гордеева, Павла Кузнецова.
Как художник Ромм известен меньше, он участвовал лишь в одной из выставок, в Витебске, со своей “витебской серией” рисунков. Заметим, что, хотя и в дальнейшем он не переставал заниматься живописью и графикой, делал иллюстрации к произведениям Горького, Шевченко, Диккенса, Пушкина и др., больше при жизни он не выставлялся, и только часть из оставшихся после него работ экспонировалась на московской выставке на Кузнецком мосту, которая затем была показана в Симферопольском художественном музее. «Было представлено 102 работы, главным образом, рисунок и акварель, несколько вещей маслом. Выставка пользуется успехом» (из письма художника Елены Вурнановны Нагаевской, вдовы Ромма, к Н.А. Дмитриевой 16/VII-85).
После войны А. Ромм подолгу жил в Бахчисарае и там умер 18 декабря 1952 г., похоронен он на старом бахчисарайском кладбище. В Бахчисарае же после смерти А.Г. Ромма Е.В. Нагаевской на гонорар от издания его фундаментального исследования «Русские монументальные рельефы» был куплен скромный татарский домик, куда она постоянно приезжала и работала по полгода, проводя зиму в Москве. Двери ее дома были всегда распахнуты для людей творческих — это был настоящий «дом художника». После смерти Е.В. Нагаевской (1890-1985) этот старый дом с террасой и пристроенное к нему трехэтажное современное здание, где есть большой выставочный зал, превратился в Дом-музей Е. Нагаевской и А. Ромма, гостеприимно открытый для путешественников.
Под впечатлением от вечера памяти А. Г. Ромма, устроенном в МОССХ’е в январе 1954 года, Н.А Дмитриева делает запись, отражающую ее отношение к Александру Георгиевичу: он был из тех, к кому у нее «привязанность, нежность», признается она в своем дневнике, который, как уже не раз говорилось, предназначался ею сугубо для себя).
Публикуется впервые. Авторские написание и пунктуация сохраняются. Вступление и примечания С.Ф. Членовой.
1954
23-го января – вечер памяти А.Г. Ромма в МОССХ’е. Говорили Алпатов, Сидоров, -- хорошо, искренно; жена А.Г. рассказала его биографию. Выясняется, что все считали его большим ученым, чудесным человеком, все любили его, у него было много друзей и т.д. (пришло, действительно, человек 50). Но почему же об этом не говорили при его жизни и почему тогда, летом 1952 года, когда мы с ним гуляли и разговаривали в Сокольниках, он казался таким одиноким? <…>
Он и в самом деле был чудесным человеком, скромным и вместе с тем полным достоинства. Жена рассказывала о его детской доверчивости к людям, о его правдивости. Вплоть до того, что он однажды поверил управдому, предложившему ему перебраться из двух комнат в одну – будто бы на несколько дней только—и он, поверив, так и сделал, и потом уже всю жизнь, конечно, жил в одной комнате.
Она рассказывала, как он постоянно и много читал, постоянно (независимо от заказов) собирал материалы, записывал; он также очень много переводил и писал стихи. Его способности к языкам были редки: зная в совершенстве пять языков, он легко и быстро осваивал и другие языки и мог переводить с языков ему почти неизвестных. Она сказала также, что он бывал очень доволен, счастлив, когда к нему кто-нибудь обращался за советом, когда чувствовал себя кому-нибудь нужным. К житейским удобствам он был равнодушен, хорошо чувствовал себя и в маленькой неудобной комнате; больше всего любя книги, не имел своей библиотеки. Сидоров рассказывал, как он -- даже не будучи очень близко с ним знакомым—пришел и подарил ему ценную книгу, зная, что у Сидорова библиотека; другой раз подарил ему рисунок какого-то известного художника.
На похоронах и вечерах памяти обычно много преувеличивают, умалчивая о плохом, но в этот раз ничто, по-моему, не было преувеличено. У него было в характере что-то неуловимо общее с Ал. Васильевичем[4]; потому меня всегда как-то тянуло к нему.
После войны А. Ромм подолгу жил в Бахчисарае и там умер 18 декабря 1952 г., похоронен он на старом бахчисарайском кладбище. В Бахчисарае же после смерти А.Г. Ромма Е.В. Нагаевской на гонорар от издания его фундаментального исследования «Русские монументальные рельефы» был куплен скромный татарский домик, куда она постоянно приезжала и работала по полгода, проводя зиму в Москве. Двери ее дома были всегда распахнуты для людей творческих — это был настоящий «дом художника». После смерти Е.В. Нагаевской (1890-1985) этот старый дом с террасой и пристроенное к нему трехэтажное современное здание, где есть большой выставочный зал, превратился в Дом-музей Е. Нагаевской и А. Ромма, гостеприимно открытый для путешественников.
Под впечатлением от вечера памяти А. Г. Ромма, устроенном в МОССХ’е в январе 1954 года, Н.А Дмитриева делает запись, отражающую ее отношение к Александру Георгиевичу: он был из тех, к кому у нее «привязанность, нежность», признается она в своем дневнике, который, как уже не раз говорилось, предназначался ею сугубо для себя).
Публикуется впервые. Авторские написание и пунктуация сохраняются. Вступление и примечания С.Ф. Членовой.
1954
23-го января – вечер памяти А.Г. Ромма в МОССХ’е. Говорили Алпатов, Сидоров, -- хорошо, искренно; жена А.Г. рассказала его биографию. Выясняется, что все считали его большим ученым, чудесным человеком, все любили его, у него было много друзей и т.д. (пришло, действительно, человек 50). Но почему же об этом не говорили при его жизни и почему тогда, летом 1952 года, когда мы с ним гуляли и разговаривали в Сокольниках, он казался таким одиноким? <…>
Он и в самом деле был чудесным человеком, скромным и вместе с тем полным достоинства. Жена рассказывала о его детской доверчивости к людям, о его правдивости. Вплоть до того, что он однажды поверил управдому, предложившему ему перебраться из двух комнат в одну – будто бы на несколько дней только—и он, поверив, так и сделал, и потом уже всю жизнь, конечно, жил в одной комнате.
Она рассказывала, как он постоянно и много читал, постоянно (независимо от заказов) собирал материалы, записывал; он также очень много переводил и писал стихи. Его способности к языкам были редки: зная в совершенстве пять языков, он легко и быстро осваивал и другие языки и мог переводить с языков ему почти неизвестных. Она сказала также, что он бывал очень доволен, счастлив, когда к нему кто-нибудь обращался за советом, когда чувствовал себя кому-нибудь нужным. К житейским удобствам он был равнодушен, хорошо чувствовал себя и в маленькой неудобной комнате; больше всего любя книги, не имел своей библиотеки. Сидоров рассказывал, как он -- даже не будучи очень близко с ним знакомым—пришел и подарил ему ценную книгу, зная, что у Сидорова библиотека; другой раз подарил ему рисунок какого-то известного художника.
На похоронах и вечерах памяти обычно много преувеличивают, умалчивая о плохом, но в этот раз ничто, по-моему, не было преувеличено. У него было в характере что-то неуловимо общее с Ал. Васильевичем[4]; потому меня всегда как-то тянуло к нему.
Почему-то умирают именно те, к кому у меня привязанность, нежность. Не говоря об Ал. Вас., не говоря даже о Гущине[5] – умер Сарабьянов[6], умер Ромм.
Скульптор Е[7]. прямо сказал, что к нему относились плохо, без должного внимания, без должной оценки его заслуг, и что из этого надо извлечь урок—лучше относится к людям, пока они живы. Это правда.
Алпатов высказал хорошую мысль. Он сказал: его всегда коробит, когда люди поверхностно судят о предмете, когда, напр. говорят о произведении искусства, даже не посмотрев на него как следует. Хорошо, когда вглядываются пристально, бережно, потому приятен вид ученого за микроскопом или даже часовщика с лупой. Ал. Георг. был такой – он умел и любил вглядываться. Его характерный для близоруких жест – близко подносить к глазам – стал как бы особенностью его морального облика, чертой его характера.
Верно также говорили о том, что первое общее впечатление от его внешнего вида – человека как бы ушедшего в себя, «кабинетного» (это выражались мягко: он иногда прямо походил на воскресшего Лазаря, уже побывавшего среди «полей асфоделей»), удивительно не соответствовало его настоящей сущности. Он был любознателен и очень живой, очень многим интересующийся. Я помню, как он жалел, что не может уже ездить верхом, и что ему запретили много ходить.
Уже после смерти А.Г. вышла его книжка «Русские монументальные рельефы», хорошо изданная.
Отец А.Г. был хирург, мать—певица, учившаяся у Виардо и состоявшая в переписке с Тургеневым. Кроме того, она сама занималась литературой. Е.В. рассказал семейный анекдот: А.Г. будто бы потому так любил книги, что его мать почувствовала первые родовые схватки, находясь в публичной библиотеке.
[2] Ян Брук. Марк Шагал и Александр Ромм. Письма М. Шагала к А. Ромму. 1910 - 1915 //Шагаловский сборник. Вып. 3. Материалы X -X IV Шагаловских чтений в Витебске (2000-2004). Минск: Рифтур 2008. С. 19-26.
[3]Разные роли Марка Шагала. Из воспоминаний Александра Ромма. Вступление, публикация и примечания А.Шатских // Независимая газета. 1992. № 252. 30 декабря. С. 5.
[4] Алексей Васильевич Бельский (1889-1951), лингвист, во время войны преподавал, как и Н. А. Дмитриева, в Учительском институте в Моршанске, близкий друг Нины Александровны
[5] А.С Гущин (1902 — 1950) — историк искусства и культуры первобытных народов, средневековья и французского искусства XVIII—XIX, народной культуры и современного искусства. Один из основателей искусствоведческого факультета Ленинградской академии художеств, первый декан факультета теории и истории искусств (1937), профессор, читал лекции также в Москве.
[6] Владимир Николаевич Сарабьянов (1886-1952). Философ, историк и экономист, профессор в МАРХИ. В архиве Н.А,Дмитриевой сохранилось несколько записочек от него (1951), где он просит прочитать и обсудить его рукопись (« Соскучился по беседе с Вами»)
[7] Предположительно, Иван Семенович Ефимов (1878 -- 1959). Художник-анималист, скульптор, график, иллюстратор, живописец, театральный деятель, реформатор кукольного театра.