ДИОНИСИЙ И КНЯЗЬ АНДРЕЙ УГЛИЧСКИЙ
О том, что Дионисий еще до 1481 года был знаком с князем Андреем Угличским и выполнял его заказы, свидетельствует известие, читающееся в некоторых списках «Сказания о Каменном монастыре»[1], компиляции, составленной в 1480 - 1481 годах Паисием Ярославовым, в то время - игуменом Троицкого Сергиева монастыря (1478 - 1482; умер в 1501 году[2]). Время составления Сказания определяется хронологическим интервалом между последним датированным сообщением Паисия об окончании вологодским князем Андреем Васильевичем Меньшим постройки каменного монастырского собора Спаса «в лето 6989»[3] (то есть между 1 сентября 1480 и 31 августа 1481 года) и переходом монастыря и всего вологодского удела после кончины Андрея Меньшого (5 июля 1481 года) во владение Ивана III, о чем в Сказании не упомянуто. Поэтому заказчиком Сказания мог быть или Андрей Меньшой, или Иван III[4].
«В лета 6989, - сообщается в заключительной части Сказания, - благоверный христолюбивый князь Андрей Васильевичь Меньшик[5] вологоцкой воздвиже церковь каменную чюдну на езере[6] Кубенском в монастыре у Всемилостиваго Спаса в Каменном, идеже в той земли от начала миру ничтоже бывало каменнаго от храмов, понеже земля удалела, отстоит остров <от брега> на ближнюю страну седмь верст; а камень возили изо Твери из Старицы городка. Монастырь сий от древних зовом Каменной. Князь Андрей Васильевичь Углецкой дал деисус Дионисиева письма»[7]. Упоминание о деисусе во многих списках Сказания отсутствует. Между тем, принадлежность этого сообщения, дополняющего и завершающего авторский текст, самому Паисию, находившемуся в добрых отношениях с князем Андреем Угличским[8] и, безусловно, осведомленному о его драгоценном подарке Каменному монастырю, весьма вероятна.
Отсутствие известия о деисусе в большинстве дошедших до нас списков Сказания объясняется, скорее всего, политическими обстоятельствами. После заточения угличского князя в сентябре 1491 года все его владения, все принадлежащее ему движимое и недвижимое имущество было захвачено Иваном III. Опасаясь изъятия вкладов репрессированного князя, власти некоторых облагодетельствованных им монастырей поспешили хотя бы частично уничтожить соответствующие документы[9]. Информация о деисусе работы Дионисия могла сознательно утаиваться приученными к осторожности монастырскими переписчиками конца XV - начала XVI века по той же причине - чтобы новый хозяин не отобрал ценные иконы[10].
В интересующем нас заключительном фрагменте авторского текста указано, что собор «у Всемилостиваго Спаса на Каменном» был воздвигнут в 6989 году при жизни Андрея Меньшого, то есть между 1 сентября 1480 и 5 июля 1481 года. В 1537 году местный инок Герман в составленном им Житии Филиппа Ирапского подтвердил название обители - «святаго Всемилостиваго Спаса»[11]. Между тем, в древнейшей части Сказания, в монастырских описях, а также в Вологодской летописи и Летописце Ивана Слободского собор именуется Преображенским[12]. Строительство любого храма всегда старались закончить до наступления дождей и холодов и, разумеется, за некоторое время до намеченного заранее освящения церкви, которое приурочивалось обычно к храмовому, престольному или какому либо иному, существенному для основателя, празднику. Праздник Всемилостивого Спаса отмечали 1 августа, Преображение - 6 августа[13]. В монастырском соборе имелся также придел Петра митрополита (память отмечалась 20 или 21 декабря[14]). Но в августе 1480 года Андрей Меньшой участвовал в военных действиях против Ахмата.
Князья-победители прибыли в Москву не ранее конца ноября[15] и, отпраздновав победу, разъехались по своим отчинам. Неясно, покидал ли Москву Андрей Вологодский. Не позднее марта 1481 года здесь была составлена его духовная грамота[16]. Скончался он в Москве, как отмечалось выше, 5 июля 1481 года, но остающийся для гипотетического посещения им Спасского собора промежуток между мартом и июнем едва ли мог быть использован им для неблизкого путешествия в монастырь, который, к тому же, во время таяния льдов становился совершенно недоступным.
Как бы то ни было, отмеченное в Сказании Паисия посвящение храма Всемилостивому Спасу заставляет думать, что собор освятили 1 августа 1480 года. К этому дню дионисиевские иконы должны были уже находиться в тяблах алтарной преграды. Серебряная утварь для монастырского собора исполнялась по заказу Андрея Вологодского еще в 1478 или 1479 году[17], а книги - еще раньше, в 1477 году[18]. Можно с большой степенью вероятности предположить, что и деисус был заказан Дионисию князем Андреем Угличским заблаговременно, самое позднее - между сентябрем 1479 и январем 1480 года[19].
По сохранившимся документам известно, что за рассматриваемый промежуток времени (1479 - 1481) в Каменном монастыре сменилось два настоятеля - Логгин[20] и Нифонт. Последний - неизвестный П.М.Строеву - упомянут единственный раз в жалованной меновной грамоте Андрея Меньшого, датирующейся издателями приблизительно 1480-1481 годами[21]. Датировку эту можно уточнить, если принять во внимание запись писца на Толковой Псалтири из собрания П.А.Овчинникова, согласно которой книга эта была переписана по указанию игумена Логгина «в лето 6989, солньчнаго круга 17, а луннаго 16, индиктион 14»[22], иными словами, в 1481 году. Другой игумен с именем Логгин за этот период неизвестен, и есть все основания полагать, что рукопись происходит из Каменного монастыря[23].
Итак, Нифонт заместил Логгина не ранее января 1481 года. Следовательно, монастырский собор возводился при Логгине; при игумене Логгине - и, несомненно, с его ведома и с учетом его пожеланий - Андрей Угличский заказывал Дионисию деисус. К сожалению, известно об этом Логгине очень мало. Переписчик упомянутой выше Псалтири обращается к нему с величайшим уважением: «Приими, господине, от нас, приими весело твоего желания требование. Любве бо закон превзыдох, твоею святынею понужен, господина моего...»[24] Имя игумена Логгина встречается в актах заволжских монастырей с 1430-х годов. Однако установить достоверно, идет ли там речь об одном и том же интересующем нас лице, пока не представляется возможным, и составленный мною по этим документам «послужной список» Логгина является гипотетическим.
Впервые Логгин - игумен Кириллова Белозерского монастыря - упоминается в жалованной грамоте 1434 года верейского и белозерского князя Михаила Андреевича[25]. «Игумен Логин бывшеи» фигурирует среди старцев Ферапонтова монастыря в межевой записи, датирующейся приблизительно 1470-ми - 1480-ми годами[26]. И.А.Голубцов предполагал, что Логгин стал игуменом Каменного монастыря около 1473 года[27]. Если это соответствует действительности, то Логгину пришлось пережить пожар в монастыре 3 сентября 1476 года, когда сгорела церковь «со всеми узорочьи, с чюдными иконами и книгами и со всею казною...»[28] Известны две грамоты на имя Логгина в бытность его каменским игуменом: великой княгини Марии Ярославны, о передаче Спасской обители Никольского монастыря с деревнями (до ее пострижения 2 февраля 1478 года)[29], и жалованная Андрея Васильевича Меньшого (февраль 1479)[30].
Во время пожара 24 июля 1774 года деисус работы Дионисия сгорел[31]. Он состоял, согласно дошедшим до нас «допожарным» описям[32], из тринадцати икон: в центре - Вседержитель на престоле, справа от него - Богородица, архангел Михаил, апостол Петр, Василий Великий, Димитрий Солунский, Онуфрий Великий; слева - Иоанн Предтеча, архангел Гавриил, апостол Павел, Иоанн Златоуст, великомученик Георгий и Макарий. Примечательную особенность составляли изображения Макария Египетского и Онуфрия Великого, крайние слева и справа; в деисусах XV века места эти занимали обычно иконы великомучеников[33] или столпников[34].
Не исключено, что помимо собственно деисуса подарок угличского князя включал еще один или два ряда икон[35]. Во всяком случае в 1628 году, согласно описи, над деисусом уже существовали - неведомо, с какого времени - праздничный и пророческий ряды[36], а в описи 1670 года, составленной после большого пожара 24 августа 1657 года, уничтожившего часть икон[37], упоминаются «над деисусом и в том же тябле двенатцеть образов владычных (посвященных Христу - Н.Г.) праздников в аршин (высотой 70-71 см - Н.Г.), обложены сребром басмены[м] золочены[м], да на трех цках старые пророки девять образов, а у них венцы басмены ж золочены на колотках»[38]. Пояснение «старые» в описях означало «прежние» и указывало на принадлежность икон к первоначальному составу иконостаса. В этой связи надо отметить, что согласно описи 1670 года иконы деисуса имели точно такие же, как пророческие, серебряные позолоченные басменные оклады и венцы на колодках, сделанные, вероятнее всего, на пожертвование Василия III, посетившего монастырь в 1528 году, а если так, то «старые пророки» появились в иконостасе не позднее этого времени.
Но если «праздники» и «старые пророки» (или только «праздники») были добавлены к соборному деисусу 1480 года работы Дионисия в первой половине XVI века, то наиболее вероятным инициатором и участником этого мероприятия, на мой взгляд, следует считать бывшего московского митрополита Варлаама, сосланного в Каменный монастырь в начале 1522 года[39] и скончавшегося здесь 24 марта 1533 года[40]. Будучи опытным иконописцем (в 1518 году он участвовал в реставрации древних икон из владимирского Успенского собора[41]), Варлаам высоко ценил искусство Дионисия, был давно знаком с его сыновьями[42], которые вместе с отцом по приглашению митрополита и под его наблюдением расписывали в 1513-1515 годах Успенский собор Московского Кремля.
Трудно сказать, имелся ли деисус, аналогичный созданному Дионисием в 1480 году для Спасского Каменного монастыря, в предшествующем монастырском храме, сгоревшем 3 сентября 1476 года, и были ли образы Макария и Онуфрия введены в состав дионисиевских икон по замыслу игумена Логгина, или явились данью местной традиции. Изображения этих прославленных фиваидских пустынников IV века издавна встречались в произведениях древнерусской фресковой и станковой живописи[43], но не исключено, что для Каменного монастыря они имели особое, принципиальное значение, отражая своеобразие его духовной деятельности, приверженность обители к идеалам древнего пустынножительства. Особенность эта до некоторой степени отразилась и в Сказании о Каменном монастыре, несмотря на присущий ему характер компилятивной исторической справки. Быть может, не случайно в завершающих его строках упомянуто о труднодоступности обители, об островном ее расположении, являющем собой одновременно и географическую подробность, и символическую параллель к отделению монастыря от «мира».
При изучении приписки к заключительным строкам Сказания возникает вопрос: а почему, собственно, вкладчиком деисуса работы Дионисия оказался угличский князь, а не Андрей Меньшой, вотчич и покровитель монастыря, строитель Спасского собора? Вологодский князь ревностно относился к этой постройке: несмотря на серьезные финансовые затруднения[44], он заказывал для храма книги, серебряную утварь и, вероятно, многое другое, включая иконы. Почему же он сам не поручил Дионисию написать деисус? Почему, наконец, не сделал этого кто-либо другой из братьев вологодского князя, но именно Андрей Угличский? Казалось бы, зная о материальных трудностях младшего брата и ревнивом его отношении к обители, Андрею Большому проще и уместнее было бы ссудить его деньгами на иконы, а монастырь наделить землей, как делали это другие вкладчики, например, ярославские князья или мать обоих Андреев - великая княгиня Мария Ярославна[45].
Но главное: если держаться общепринятой версии, согласно которой Дионисий жил и работал в Москве и был «одним из любимых мастеров Ивана III»[46], то придется признать, что в 1479-1480 годах Андрей Меньшой располагал куда более благоприятными возможностями для общения с прославленным живописцем, чем Андрей Большой, который в этот промежуток времени не мог бы заказать Дионисию деисус даже через подставное лицо, не подвергая мастера опасности столкновения с московским самодержцем. Ведь именно в 1479-1480 годах угличский князь был в ссоре с Иваном III и не появлялся в Москве[47] до примирения с великим князем в ходе совместных военных действий против татар.
Напомню, что Дионисий считался в то время самым искусным («хитрым») и знаменитым («пресловущим тогда паче всех») русским живописцем. Отзывы составителей Сказания о Пафнутии Боровском и его Жития весомо подкрепляются фактом предпочтения, оказанного живописцу еще в 1460-х и начале 1470-х годов столь взыскательными и высокопоставленными заказчиками, как митрополит Филипп, князь Юрий Дмитровский, игумены Мартиниан Ферапонтовский и Пафнутий Боровский, доверившими именно ему выполнение местных икон для московского и дмитровского Успенских соборов, ферапонтовского деисуса и росписей Рождественского собора Пафнутьева монастыря.
Находясь в расцвете сил и зените славы, Дионисий мог выбирать среди множества заманчивых предложений. Чтобы при таких обстоятельствах позволить себе загрузить мастера крупным заказом, предназначавшимся не для собственных нужд, а для подарка, Андрею Большому надо было не только пользоваться особым расположением живописца, но и достаточно свободно распоряжаться его рабочим временем - ведь для украшения многочисленных угличских «новостроек» постоянно требовалось участие и руководство опытного профессионала.
Изложенные соображения позволяют предположить, что к концу 1470-х годов между Дионисием и угличским князем существовали отношения, ставившие Андрея Васильевича в привилегированное положение среди прочих заказчиков иконописца. Но если Дионисий действительно служил этому князю, он должен был одновременно находиться в непосредственном юридическом подчинении у местного епархиального владыки - ростовского архиепископа. Такое подчинение существовало: оно засвидетельствовано ростовским историографом конца XV века, записи которого сохранились в составе Львовской и Софийской II летописей[48].
*
Прежде, чем продолжить рассказ о связях Дионисия с Андреем Большим, необходимо разобраться, чем руководствовался угличский князь в своей внутренней и внешней политике. Это нужно не только ради соблюдения исторической объективности, но и для того, чтобы выяснить нравственные и политические убеждения самого Дионисия.
Мною уже отмечалось, что формально - согласно древнему наследственному праву - Андрей Васильевич после смерти в 1472 году своего старшего брата Юрия становился реальным претендентом на великокняжеский трон. Говорилось и о сходстве некоторых мероприятий удельных князей (строительство и украшение монастырей и храмов, канонизация местных святых) с аналогичными действиями Юрия Звенигородского, предшествовавшими захвату им московского престола. Подобные мероприятия проводились и Андреем Большим, причем в значительно более крупных масштабах. Однако при внешнем сходстве тут имелось весьма существенное внутреннее отличие. Если Юрий Звенигородский свои далеко идущие планы строил на установлении культа общерусского святого, если Сергиев монастырь с возведенным Юрием храмом Троицы становился духовным сердцем всей России, то строительные и канонизационные предприятия Андрея Угличского по значимости своей не выходили за рамки его удела и ничем кроме размаха и блеска не отличались от деятельности других князей, старавшихся по мере сил и возможностей украсить свои столицы и увековечить свою память.
Но именно такие попытки местного самоутверждения, создающие досадные помехи на триумфальном пути к единовластию и централизации, вызывали особое раздражение московского самодержца. Для устранения подобных помех Иван III провоцировал такие действия удельных князей - и в первую очередь Андрея Большого - против самого себя, которые, не создавая реальной угрозы повторения феодальной войны 1430-х - 1450-х годов, оправдывали бы жесткие ответные меры со стороны великого князя и позволяли ему на законных основаниях ликвидировать удельные княжества.
Достаточно убедительная иллюзия конфронтации была достигнута посредством мелких провокаций. Особую жизненность придали ей отнюдь не иллюзорные вспышки недовольства со стороны Андрея Большого и Бориса Волоцкого, порожденные несправедливыми, а порой и противозаконными поступками Ивана III. Каждый такой жест великого князя мог показаться стороннему наблюдателю импульсивным, случайным, но был, как заставляют думать последующие события, тщательно продуман. Иван III откровенно дразнил братьев, демонстрируя им свое превосходство и полную безнаказанность: то лишал их законной доли в наследстве умершего Юрия Васильевича Дмитровского, то полностью игнорировал при дележе новгородской военной добычи, то швырял мелкую подачку одному, оставляя без внимания другого, то грубо нарушал право перехода, арестовывая своего боярина, перешедшего на службу к волоцкому князю[49]. Как и предполагалось, общественность с возрастающим интересом ожидала от братьев решительного выступления против великого князя, а от великого князя - решительных ответных действий.
Ссора вспыхнула в 1479 году и грозила перерасти в военное столкновение. Трагедия была приостановлена нашествием Ахмата и временным примирением братьев. Но в 1491 году она завершилась расправой над Андреем Большим, пожизненным заключением его малолетних сыновей и захватом Угличского удела[50].
Необходимость оправдать бессмысленные зверства, предотвратить распространение нежелательных толков и настроений порождала необычные способы воздействия на общественное мнение. Так, например, именно в эти годы появилась на свет переводная «Повесть о Дракуле»[51], где оправдывались любые жестокости, если только совершались они самодержавным правителем во имя укрепления авторитета государственной власти. Но официальные письменные источники, должным образом ориентировавшие общественность, - в том числе, разумеется, летописи, - предназначались не столько для современников, сколько для потомков, которым предстояло жить в централизованном государстве и на себе испытывать неоспоримые преимущества единодержавия. Прогрессивность исторических перемен не должна была вызывать сомнений, и стараниями придворных историографов болезненные деспотические наклонности Ивана III превращались на страницах летописей в проявления его отеческой, бескорыстной заботы о безопасности государства, а кровавые расправы над близкими и подчиненными - в мучительные личные жертвы ради блага грядущих поколений.
Вопреки включенным в придворные анналы официальным обвинениям, выдвинутым Иваном III против своих братьев, реальная политическая картина, при всей ее сложности и противоречивости, была иной. Не предусмотренный сценарием мирный исход «бунта» Андрея и Бориса в 1479-1480 годах отчетливо показал истинные их намерения. В момент, когда возмущение братьев поведением великого князя достигло предела, они не воспользовались благоприятной ситуацией для захвата власти и, обеспокоенные судьбами Русской земли, забыв обиды и оскорбления, пришли ему на помощь. Стало очевидно, что Андрей и Борис стремились только заставить московского самодержца вернуть незаконно присвоенное и восстановить древние порядки, включая обычай наследования престола по старшинству.
Внутренняя политика удельных князей также диктовалась тенденциями самосохранения. Обеспокоенные усилением могущества и ростом притязаний Ивана III, они изыскивали мирные средства для укрепления своего положения, упрочения самостоятельности своих владений. В числе традиционных рецептов использовались основание монастырей, строительство и украшение храмов, установление празднований местным святым. Проводились подобные мероприятия и князем Андреем Угличским. К сожалению, немногие случайно дошедшие до нас сведения об этой стороне его деятельности - позднейшего происхождения, они крайне скудны, отрывочны, изобилуют ошибками и анахронизмами.
Причины тому многообразны. Главные - уже отмечались. Как правило, информация о внутренней, духовной жизни уделов, а в особенности о происходивших там крупных, исторически значимых для всей Руси событиях - основании монастырей, постройке и росписи храмов - сознательно утаивалась московскими придворными летописцами, дабы не заслонять деятельности великого князя и не возвеличивать заслуги его соперников, давая читателям повод для нежелательных сопоставлений.
После ареста князя Андрея Большого многие документы, связанные с его именем, были уничтожены. Огромное количество письменных памятников погибло на территории Угличского княжества во время польско-литовской интервенции в начале XVII столетия. В то немногое, что чудом сохранилось, добавили путаницы в XVII и XVIII веках местные ревнители родной старины, пытавшиеся по разысканным ими случайно уцелевшим фрагментам восстановить и дополнить утраченные тексты.
«Многа бо писания последи литовскаго раззорения граду и святым обителем не обретаются, - сообщает один из подобных собирателей, составитель так называемой пространной редакции Жития Паисия Угличского, - уже погреблены бо суть вся от тех злых человек и сожжена быша, что и Летописец града Углича тогда же погибе, и сия едва в ризнице преподобнаго отца обретохом, да и то вся истлевша и изодрана весьма и едва можно разобрати, а иная осташася не списана за невозможное; сия же мало от тех списавше и зде в Житие преподобнаго отца приличная положихом и исполнихом Житие святаго от оныя истории ныне нами обретенныя, яже прежде доселе тая история неведома бе нестарания ради...»[52]. В результате неумелых реконструкций рядом с интереснейшими и безусловно подлинными фрагментами древних текстов, а иногда и внутри них, появились восстановленные неправильно, а то и домысленные имена, даты, подробности, не согласующиеся с известиями других источников и между собой и ставящие под сомнение достоверность таких памятников в целом.
Чтобы в этой путанице разобраться, потребовалось бы выявить и подвергнуть тщательному сравнительно-историческому и текстологическому анализу все сохранившиеся архивные документы, все списки памятников письменности, повествующих об интересующем нас этапе истории Угличского княжества[53]. Но такая задача непосильна для одного человека и слишком далеко выходит за рамки предпринятого исследования. Поэтому здесь я приведу и попытаюсь - на основании доступных мне источников, не претендуя на исчерпывающую полноту - прокомментировать выборочно лишь те факты, которые имеют отношение к теме работы, и выскажу предварительные соображения об их датировке и степени достоверности.
*
Наиболее интенсивное каменное и деревянное строительство развернулось в Угличском княжестве при Андрее Большом на протяжении 1470-х - 1480-х годов. Переделывались многие древние храмы, возводились новые. За этот период, в частности, были возведены каменные соборы монастырей: Паисиева Покровского (между 1479-1482 годами)[54], Николаевского Антониева Краснохолмского (согласно преданию, строился с 1481 года)[55] и деревянный - Учемского Кассианова (1484)[56]; сооружены мощные кирпичные стены угличского кремля (толщиной в пять кирпичей - 2,25 аршина), составлявшие единое целое с примыкающими к ним кирпичными жилыми и хозяйственными постройками[57], сложенными из крупного, но тонкого «лещадного» кирпича прекрасной выделки, украшенными терракотовыми узорами, изразцами и покрытыми красной черепицей[58]. Между 1481-1487 годами возведен кирпичный двухэтажный дворец Андрея Васильевича Большого[59], а в 1487 году посреди княжеского двора на месте древнего деревянного Преображенского собора воздвигнут новый белокаменный храм[60].
Для новых храмов требовались иконы, а некоторые каменные постройки ждали росписи. Письменных свидетельств об участии Дионисия в живописных работах на территории Угличского княжества обнаружить пока не удалось. Но если согласиться с высказанными мною ранее соображениями о несомненности рабочих контактов между Дионисием и Андреем Большим, то станет очевидно, что, находясь на службе у этого князя, знаменитый иконописец не мог не принимать участия хотя бы в наиболее ответственных из финансируемых Андреем мероприятий. Во всяком случае, совершенно неправдоподобно выглядело бы предположение, что Андрей Угличский, заказав Дионисию драгоценный деисус для отдаленного Каменного монастыря, отказался от намерения украсить его произведениями церкви и монастыри собственного княжества, о которых проявлял столько заботы.
В этой связи можно вспомнить, например, что в 1482 году князь Андрей дарил «иконы многия» Кассиану Учемскому[61], снабжал иконами и возведенные позже храмы его обители[62]. С пристальным вниманием относился Андрей Васильевич к постройке и украшению Паисиева Покровского монастыря. Составитель пространной редакции Жития Паисия особо выделил эпизоды, связанные с храмовой иконой Покрова Богородицы, обнаруженной «на воде» у берега Волги монастырским пекарем. В то время только что построенный собор начали «украшати иконами и книгами, и стенным писанием по местом, и местныя еще тогды иконы не бе написаны»; новоявленный образ «поставиша на место в соборной церкви, у царских врат <...> и нарекоша освятити оную соборную церковь во имя Покрова пресвятыя Богородицы»[63]. Когда в Угличе загорелись торговые ряды и посад, Паисий с игуменами других монастырей принес эту икону в город, и огонь отступил[64]. Последний рассказ перекликается с известием московского летописного свода конца XV века о сильном пожаре в Угличе в июне 1491 года, когда «згоре град Углечь весь, и на посаде погоре и за Волгою дворов боле пятисот, а церквеи згорело 20»[65].
Не исключено, что позднейшее предание отразило и другие реальные исторические обстоятельства, например, тот примечательный факт, что икона «Покров»[66] была написана, по-видимому, за пределами Углича, поскольку транспортировалась водой. Работу над храмовым образом естественно было поручить самому выдающемуся среди мастеров, связанных с князем Андреем. Если допустить, что икона писалась в 1482 году Дионисием или одним из ближайших его сотрудников в Дмитрове, то везти ее оттуда летом в Покровский монастырь, находившийся на берегу Волги выше Углича, удобнее всего было именно водой, привычным торговым путем, вниз по течению рек - сначала по Яхроме, притоку Сестры, затем по Сестре, впадающей в Волгу выше монастыря, и далее по Волге, до того места, где ее обнаружил, согласно Житию Паисия, монастырский пекарь.
По рассказу Повести о разорении града Углича, весной 1609 года иконы Покровского собора были сожжены вместе с телами убитых прихожан[67]; пространная редакция Жития Паисия Угличского уточняет, что не только иконы, но «и писание на стенах, писанная вся погоре»[68]. Однако еще в начале XVI века, при жизни Паисия, соборный иконостас пострадал от воды, хлынувшей в храм во время половодья, и поврежденные иконы были перенесены в монастырскую церковь Богоявления. Существует предание, что после закрытия монастыря семь икон деисуса из покровского деисуса - Богородица, Иоанн Предтеча, архангелы Михаил и Гавриил, апостолы Петр и Павел, а также Николай Чудотворец - попали в трапезную действующей церкви Леонтия Ростовского; оттуда они поступили в Угличский музей[69]. Каково бы не было происхождение «леонтьевского чина» конца XV века[70], неуверенный рисунок, отсутствие в надписях характерных особенностей почерка Дионисия, собственноручно подписывавшего созданные под его руководством произведения, обилие глухих темнозеленых оттенков, не свойственных работам прославленного мастера, позволяет усомниться в его причастности к исполнению этих икон.
По свидетельству той же пространной редакции Жития Паисия, князь Андрей после освящения Покровского храма, как уже говорилось, «не по мнозех же летех начат строити каменную соборну великую церковь во имя боголепнаго Преображения Господня <...> в крепости града своего Углича»[71]. Возведенный из камня, собор не требовал длительной просушки и мог быть расписан уже через год или два после постройки. Предположение об участии Дионисия и его мастерской в украшении княжеского Преображенского собора в Угличе (создание иконы князя Романа после открытия его мощей в 1484 году; иконостас - 1487; фрески - между 1488 и 1491 годами) представляется наиболее основательным среди гипотез о других не сохранившихся угличских его произведениях[72].
Согласно угличским писцовым книгам 1674-1676 годов, церковь эта была «каменная, на высоких папертях, об одной главе, своды с перететивьем, с столбов развершена с закомарами, покрыта по закомарам тесом, а глава на деревянных дугах покрыта чешуею деревяною. А по сказке выборных старожилов угличан посацких людей Гарасима Потапова с товарищи, строение та соборная церковь благовернаго великого князя Андрея Васильевича Углицкаго, а в котором годустроена сказали не упомнят. А в тои церкви изстари было стенное писмо, ныне обетчало и подписей не знать»[73]. Составители Барсовского списка Угличского свода уточняют: «Во означенной ж древле соборней каменной церкви изстари было стенное писмо, при самом же том князе Андрее Васильевиче написанное доброписанно»[74]; «в ней же было изстари стенное писмо прекрасно, написанное тем же князем Андреем» [75].
В Житии князя Андрея о внутреннем и внешнем убранстве храма сообщаются важные дополнительные подробности: «Бяше иконы же суть зело чюдновидни, ризами златокованнии и жемчюгом унизаннии, и даже до верха церковнаго сия златоблистахуся. По стенам же бе изуграфи написан Страшный суд Божии и Апокалипсис Иоанна Феолога, и воплощение Господа нашего Иисуса Христа, и терпение волныя Его страсти от безбожных жидов. Сия воображени зело бе художеством прехитрым и чюдным. Наверху же церкве главы бяху позлащенныи и кресты на главах от древа бе устроены кипариса и златокованнии. Крышка же бе на церкви меднокованна»[76].
Рядом с собором находился соединенный с ним крытым переходом кирпичный княжеский дворец, верхний этаж которого, по свидетельствам очевидцев, был украшен необыкновенными по красоте росписями на сюжеты священного писания[77]. Вот как описывает дворец и его фрески составитель Музейного списка Угличского летописца: «Христолюбивый князь Андрей вънутрь града Углича, во дворе княжем, устрояеть каменнозданныя, троехрамныя высоты, прекрасныя, своя княжения достолепныя полаты, четвероверхообразныя видением и зело преславны, с причудным высокаго терема во внутрь их въхождением и низхождением, и яж вънутрь тех третищнаго верхняго храма стеннописанием преблаголепне живописателно иконноизображении изуграфически преудобревает»[78].
Судьба этих выдающихся памятников живописи трагична. В апреле 1609 года погибли в огне иконы угличского Преображенского собора - «иконостас церковный княжий и иконы вся»[79] и сильно пострадали его фрески «дивнаго зрения», а «церковь соборная от того времени зело разседеся»[80]. Однако в приведенной составителем Барсовского списка Угличского свода выписке из «Книги писма осмотру о городе Угличе» 7128 (1619/1620) года сохранилось ценное свидетельство: «образ местной Преображения Господня, самый той же старой, храмовой, неведомо кем вынесен был из соборной церкви, и не згорел. И потом внесен и поставлен в той же соборной церкви на месте своем. А другия все иконы и деисус - иконостас княжий, и иное все внутри соборныя церкви, и стенное писмо огорело и сожжено было»[81]. Когда собор восстанавливали, «образа из разных церквей из оставших наносили, и царские двери. А храмовой образ Преображения Господня и иныя некия немногия иконы, сохраненныя по Божией воли самыя древния, и первыя внесли»[82]. Один из составителей Барсовского свода уточняет, что возвращенный в собор образ Преображения «чюдесно от огня сохранен бысть <...> толко олифа позагорела. И поставлен бысть на правой стороне у царских врат»[83].
О том, что от древнего соборного иконостаса остались «наместная икона Преображения Господня и иные немногие образа» сообщал царю Петру I в 1706 году соборный протопоп Афанасий[84]. Составитель Музейного списка Угличского летописца тоже утверждает, что уцелели и находятся в иконостасе вновь построенного Преображенского собора (освященного 2 сентября 1713 года и существующего поныне) не только храмовый образ Преображения, но и несколько других древних икон[85]. Если авторская живопись на «Преображении» сохранилась под записью, весьма вероятно, что это работа Дионисия 1487 года. К сожалению, нынешнее местонахождение этой иконы неизвестно[86].
Что касается дворца Андрея Васильевича, то в период польско-литовской интервенции он служил местом пыток и казней; в течение XVII - XVIII веков постепенно приходил в ветхость, пока в начале XIX столетия не привлек внимания купца А.В.Кожевникова, отремонтировавшего сохранившуюся его часть, известную под названием «тронной палаты». Уцелевшие фрески стали в 1802 году жертвой безграмотных поновителей: «прежняя стенопись (alfresco) была уничтожена (стерта и замазана) и заменена новою, неискусной кисти, причем, к сожалению, уничтожены были следы перегородок, означавших прежние комнаты, хоромы дворца»[87].
На вновь устроенном вместо утраченного крестового свода деревянном накатном потолке появилось изображение Саваофа, тогда как «по старинному преданию, острые своды главного терема были некогда расписаны изображениями Притчей»[88]; на южной стене по сторонам от древнего образа Нерукотворного Спаса, плотно прописанного, разместились изображения Паисия Угличского и Игнатия Прилуцкого (справа), Романа Угличского и Кассиана Учемского (слева); на других стенах - в верхнем ярусе медальоны с изображениями великих князей и царей от Рюрика до Александра I, а в нижнем - четыре новозаветных композиции, «Убиение царевича Дмитрия» и «Возведение на царство Михаила Романова». Под образом Спаса в клейме располагалась повествующая о ремонте настенная летопись, заканчивавшаяся словами: «в сем доме возобновлены едва значущиеся черты священнаго изображения Спасителя Нерукотвореннаго Образа. Протчее же вновь усердием написано в 1802 году, окончено сего же года ноября 10-го дня»[89].
В октябре 1888 и в июне 1889 года в поисках древних фресок стены палаты были обследованы Н.В.Султановым, заключившим, что «никаких следов древнего расписания не сохранилось»[90]. Печальный вывод подтвердился 5 апреля 1891 года, когда «во всем втором этаже, за исключением южной стены с изображением Нерукотворенного Спаса, была сбита штукатурка, причем оказалось, что никаких следов сводов не уцелело: это объясняется тем, что стены изнутри были сплошь перелицованы при перестройке, произведенной в 1802 г.»[91]. В 1892 году, перед открытием в помещении палаты Музея отечественных древностей, клеевые росписи 1802 года, за исключением Нерукотворного Спаса, заново переписанного в середине XIX века, заменили орнаментами, которые в 1920-х годах были забелены[92].
На этой грустной ноте приходится завершить обозрение собранных мною сведений об угличских постройках князя Андрея Большого, в украшении которых мог принимать участие Дионисий[93]. Хочется верить, что более ясные свидетельства об угличских работах прославленного живописца еще найдутся в уцелевших от иноземного и отечественного невежества неизученных рукописях, рассеянных по библиотекам и архивам, а в музейных запасниках и захолустных церквах будут обнаружены и открыты от записей иконы, созданные Дионисием и его сотрудниками для угличских храмов.
[1] Сравнительного исследования всех дошедших до нас списков Сказания не проведено. Наиболее полная публикация по двум спискам XVII в. (ГПБ, Сол., № 227/227 и 628/609) - в журнале «Православный собеседник», Казань, 1861, февраль, с. 199-216; без приписок XVI в. - по списку конца XVII в. ВОКМ, № 43 (2470) - в изд.: Памятники письменности в музеях Вологодской области. Каталог-путеводитель. Ч. 1, вып. 2. Вологда, 1987, с. 413-417. В третьей публикации - Прохоров Г.М. Сказание Паисия Ярославова о Спасо-Каменном монастыре. В сб.: Книжные центры Древней Руси XI - XVII вв. Разные аспекты исследования. СПб., 1991: с. 136-155 - исследование; на с. 136-140 перечислено 17 списков Сказания XVI - XVIII в.в.; на с. 155-162 - публикация по спискам XVII в. ГПБ, Q.XVII.67 и РГБ, ф. 304, № 658 и середины XVI в., ГПБ, Соф., № 1457, с дополнениями 1542-1561 г.г.) - из текста безосновательно выброшена исключительно важная приписка о пожаловании монастырю князем Андреем Угличским деисуса работы Дионисия, если не принадлежащая Паисию, то сделанная кем-то из каменских монахов в конце XV в. Само расположение ее в тексте большинства известных мне списков Сказания свидетельствует о том, что древнерусские книжники воспринимали сообщение о деисусе как неотъемлемую часть летописного отрывка 6989 года о постройке каменного монастырского собора. О Сказании и его авторе см. также: Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871, с. 189-192; Русский биографический словарь. [Т. 13]. Павел, преподобный - Петр (Илейка). СПб., 1902, с. 123-127 (статья А.С. Архангельского);Словарь книжников и книжности Древней Руси (далее - СККДР), вып. 2, ч. 2, Л., 1989, с. 156-160 (статья Г.М.Прохорова); архим. Макарий (Веретенников) Старец Паисий Ярославов. - В журнале «Древняя Русь. Вопросы медиевистики». М., 2004, № 2, с. 24-34. К перечню списков Сказания, составленному Г.М. Прохоровым, можно добавить рукописи: РГБ, ф. 236, № 62, перв. пол. XVII в., л. 1-15; ГИМ, Ув., № 759, XVII в., л. 221-236; ГИМ, Ув., № 153, XVII в, л. 41-56 об.; ГИМ, Ув., № 122, кон. XVII в., л. 97 об.-118; ГИМ, Ув., № 107, кон. XVII в., л. 200-206 об. (текст Сказания обрывается после заголовка «О поставлении церкви каменной» на словах: В лето 6985. Благо...». Конец утрачен); РГАДА, ф. 196, оп. I, № 410, XVII в., л. 177 об.- 193; РГАДА, ф. 196, оп. I, № 1055, XVII в., л. 1-16; Новгородский гос. объединенный музей-заповедник, № 10 934, кон. XVII в., л. 114 -125; РГАДА, ф. 181, оп. I, № 20, кон. XVII - нач. XVIII в., л. 870-874 об.; РГБ, ф. 178, № 305, 1718 г., л. 9-19; ГИМ, Барсов, № 870,1786 г., л. 1-36.
[2] Строев П.М. Списки иерархов и настоятелей монастырей российские церкви. СПб., 1877, стб. 138. Оставил игуменство до 24 августа 1482 г., когда настоятелем Троицкого монастыря был назначен Иоаким (см. приписку в сборнике XV в. из Троицкого Сергиева монастыря - РГБ, ф. 304, № 408, л. 507 об.). Скончался в Москве 23 декабря 1501 г. (РНБ, Погод., № 1554, л. 21; РНБ, Кир.-Бел., № 101/1178, л. 253 об. Ср.: Прохоров Г.М. Сказание Паисия, с. 151). Высказывалось мнение, что Паисий был пострижеником Каменного монастыря (Филарет, архиеп. Обзор русской духовной литературы. Изд. 3. СПб., 1884, с. 118. Источник этого сообщения не установлен).
[3] Та же дата – в летописных заметках конца XVII в. (ГИМ, Ув., № 591, л.164 об.: «В лето 6989 воздвижена бысть первая церковь каменная в Каменном монастыре благоверным и великим (!) князем Андреем Васильевичем Вологоцким.А камень вожен на храм изо Твери»).
[4] В пользу первого предположения свидетельствует то обстоятельство, что Паисий был доверенным лицом Андрея Вологодского, присутствовал при составлении духовной князя (Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI в.в. М. - Л., 1950 [далее - ДДГ], с. 277); в пользу второго - то, что Паисий пользовался большим авторитетом у Ивана III, выполнял его поручения, крестил двух его сыновей (Василия - совместно с архиепископом Вассианом Ростовским - в 1479 г., Юрия - в 1480 г. См.: ПСРЛ, т. 24. Пгр., 1921, с. 197 и 199) ; в 1484 г. великий князь намеревался назначить Паисия митрополитом (там же, с. 203).
[5] Современники называли этого князя «Меньшои». Не исключено, что в протографе Сказания Паисия значилось «Меньшии», а «Меньшик» появился по невнимательности одного из переписчиков, принявшего конечную букву «и» за «к».
[6] Здесь в цитируемом списке по ошибке добавлен предлог «в».
[7] «Православный собеседник», 1861, февраль, с. 212.
[8] Во время ссоры Андрея Угличского и Бориса Волоцкого с Иваном III в 1480 г. Паисий вместе с великой княгиней Марией Ярославной, митрополитом Геронтием и ростовским архиепископом Вассианом Рыло «молиша великого князя о братии его» (ПСРЛ, т. 24, с. 200; ПСРЛ, т. 28, М.-.Л., 1963, с. 150; ПСРЛ, т. 6, СПб., 1853, с. 224; ПСРЛ. т. 6, вып. 2, М., 2001, стб. 292).
[9] Ср.: Акты социально-экономической истории северо-восточной Руси (далее - АСЭИ). Т. III, М., 1964, с. 490.
[10] Подобные неприятности случались. Так, например, в первом десятилетии XVI в. волоцкий князь Федор Борисович, пользуясь правом вотчича, отобрал у Иосифова монастыря иконы письма Андрея Рублева, вложенные Феодосием Денисьевым (Послания Иосифа Волоцкого. М., 1959, с. 212). Полвека спустя Иван IV столь же бесцеремонно поступил с приглянувшимся ему вкладом в Иосифов монастырь новгородского владыки (с 1542 по 1550 г.) Феодосия - «деисус с праздникы и с пророкы и с преподобными. И тот деисус взял царь и государь князь великы. А промена ему не ведома» (РГАДА, ф. 1192, оп. 2, № 392, л. 118).
[11] Ключевский В.О. Древнерусские жития, с. 275, прим. 1; СККДР, Вып 2, ч. 1, Л., 1988, с. 341.
[12] ПСРЛ, т. 37, Л., 1982, с. 181 и 198.
[13] Сергий, архиеп. Полный месяцеслов Востока (далее - ПМВ), т. II, Владимир, 1901, с. 232 и 238.
[14] Там же, с. 390.
[15] Данные источников о времени возвращения противоречивы. Указывается, например, 22 ноября и даже 28 декабря (ПСРЛ, т. 30, М., 1965, с. 137).
[16] ДДГ, № 74, с. 275-277. Духовная грамота Андрея Меньшого появилась на свет до 23 марта 1481 г., когда умер присутствовавший при ее составлении ростовский архиепископ Вассиан Рыло. Л.В. Черепнин склонялся к датировке завещания февралем 1480 г. (Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы XIV - XV в.в. Ч. I, М.- Л., 1948, с. 179-182), а по мнению А.А.Зимина составлялось оно еще в августе 1479 г. (Зимин А.А. О хронологии духовных и договорных грамот. - «Проблемы источниковедения», сб. VI. М.,1958, с. 317; Зимин А.А. Россия на рубеже XV - XVI столетий. М., 1982, с. 280, прим. 3).
[17] В надписи на серебряном блюде «под дору» из Каменного монастыря (ВОКМ, инв. 2775) указано, что оно «сделано лета 87-го», то есть 6978-го, иными словами, между 1 сентября 1478 и 31 августа 1479 г. См.: Николаева Т.В. Произведения русского прикладного искусства с надписями XV - первой половины XVI в. М., 1971, с. 89, № 91, табл. 59).
[18] Сохранились 4 тома Стишного Пролога (РГИА, ф. 834, оп. 2, № 1261, 1264, 1267, 1278).
[19] Летом 1479 г. Дионисий работал над иконами для иконостаса первой - деревянной церкви Успения Богородицы Иосифова Волоколамского монастыря (см.: Голейзовский Н.К. Дионисий и его современники. - В журнале «Искусство», М., 1980, № 6, с. 57), заложенной 6 июня и освященной 15 августа 1479 г., а с начала февраля до конца ноября 1480 г. Андрею Угличскому было не до живописных заказов: поссорившись с Иваном III, Андрей вместе с братом Борисом Волоцким выступил с войсками к литовской границе, а сразу после примирения с великим князем участвовал в совместных военных действиях против Ахмата. Наиболее вероятно, что иконы для собора Каменного монастыря писались Дионисием и его помощниками зимой 1479-1480 г.г.
[20] Упоминается в феврале 1479 г. (Строев П.М. Списки иерархов, стб. 742).
[21] АСЭИ, т. III, № 270, с. 285. Этот Нифонт может быть отождествлен с покровительствуемым митрополитом Геронтием игуменом Кириллова Белозерского монастыря, чей неудачно окончившийся спор о принадлежности названной обители с ростовским архиепископом Вассианом Рыло в 1478 г. попал на страницы летописей (ПСРЛ, т. 24, с. 197; и др.). В Москве 2 февраля 1478 г. Нифонт постриг в монашество мать Ивана III - великую княгиню Марию Ярославну. Об этом сообщает летописец Гурия Тушина (РНБ, Соф., № 1468, л. 177). Большинство летописей отмечает только факт пострижения Марии Ярославны под именем Марфы в московском Вознесенском монастыре (например, ПСРЛ, т. 24, с. 196; ПСРЛ, т. 27, М.-Л., 1962, с. 281; ПСРЛ, т. 28, с. 147 и 312), и лишь некоторые, не называя Нифонта по имени, - что связано, вероятно, с упомянутым выше спором о Кириллове монастыре, - указывают, что постриг ее кирилловский игумен (ПСРЛ, т. 25, М.-Л., 1949, с. 322; ПСРЛ, т. 6, с. 220; ПСРЛ, т. 6, вып. 2, стб. 284; ПСРЛ, т. 12, СПб., 1901, с. 188). Считается, что Нифонт был кирилловским настоятелем между 1476-1482 г.г. (Строев П.М. Списки иерархов, стб. 55; АСЭИ, т. II, М., 1958, с. 694). Однако один из летописцев Кириллова монастыря указывает, что игуменство Никона продолжалось только пять лет (ГИМ, Щук., № 652, л. 11), а имя его в монастырских кирилловских актах упомянуто последний раз в январе 1480 г. (АСЭИ, т. II, № 256, с. 169). О последующих его передвижениях известно, что какое-то время он был архимандритом московского Симонова монастыря (исследователи отводят для этого промежуток между 1482 и 1484 г.г. См.: Строев П.М. Списки иерархов, стб. 150; АСЭИ, т. II, с. 696), но симоновских актов с его именем не сохранилось; затем 9 декабря 1484 г. митрополит Геронтий поставил его епископом в Суздаль (ПСРЛ, т. 24, с. 204). В 1488 г. с посланием к Нифонту о еретиках обращался новгородский архиепископ Геннадий (Казакова Н.А., Лурье Я.С. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV - начала XVI века. М.- Л., с. 312-313), а в начале 1490-х г.г. - Иосиф Волоцкий (Послания Иосифа Волоцкого. М.-Л., 1959, с. 160-172). Скончался Нифонт 8 марта 1508 г. и похоронен в Суздале. На мой взгляд, Нифонт мог быть игуменом Каменного монастыря в 1481-1482 г.г.
[22] РГБ, ф. 209, № 67, л. 209 об.
[23] Ср.: Розов Н.Н. Книга в России в XV веке. Л., 1981, с. 39 и 142, № 29. В 1984 г., во время занятий в Вологодском областном архиве, я обнаружил известие, проливающее свет на историю этой рукописи. Согласно Описи Павлова Обнорского монастыря 1785 г. в книгохранительной палате этой обители находилось тогда «две книги в болшую четверть: Псалтырь со восследованием и Часослов с восследованием же, обложены черною кожею, писан полууставом единакаго писма, видно и времени. По ним же церковная служба отправляема была во обители отца Павла преподобнаго древняго времени, ис коих во Псолтыри в конце подписано, что писана по повелению и желанию игумена Логина в лето 6989,го» (ГАВО, ф. 521, оп. 1, № 14, л. 19). Возможно, речь идет о той самой рукописи, которая, согласно Описи Спасского Каменного монастыря 1628 г., была около этого времени продана монастырским казначеем Нафанаилом (см.: Памятники письменности в музеях Вологодской области. Каталог-путеводитель. Ч. 4, вып. 1. Вологда, 1985, приложение 2, с. 189). Позднее она попала в собрание коллекционера-старообрядца Г.П. Никифорова, у которого, как видно из записи на внутренней стороне верхней крышки переплета, была куплена П.А. Овчинниковым в 1895 г. за 40 рублей.
[24] РГБ, ф. 209, № 67, л. 209 об.
[25] АСЭИ, т. II, № 66, с. 42-43; ср. с. 694. См. также: Дебольский Н.Н. Из актов и грамот Кирилло-Белозерского монастыря. СПб., 1900, с. 41, прим. 1. Впрочем, не исключено, что речь здесь идет о другом Логгине.
[26] АСЭИ, т. II, № 327, с. 308-309; ср. с. 695. Имя ферапонтовского игумена Логгина до сих пор было почти незнакомо исследователям. Оно читается в Синодике Ферапонтова монастыря 1641 г. в поминальном списке настоятелей (РНБ, НСРК, № 103, пост. 1947 г., л. 17 об.), а также среди строителей и вкладчиков «обители сей» (там же, л. 31). В перечне игуменов Логгин назван пятым после Ферапонта, Мартиниана, Германа, Иоакима; за Логгином следует Геннадий, известный по антиминсам Рождественского собора, датированным 8 сентября 1490 г. (Романов К.К. Антиминсы XV-XVII в.в. собора Рождества пр. Богородицы в Ферапонтове-Белозерском монастыре. В сб.: Известия Комитета изучения древнерусской живописи. Вып. I, Пб., 1921, с. 32).
[27] АСЭИ, т. III, № 268, прим. 1, с. 284.
[28] Памятники письменности в музеях Вологодской области. Каталог-путеводитель. Ч.1, вып. 2, приложение 1, с. 416. При публикации цитируемого отрывка Сказания о Каменном монастыре в «Православном собеседнике» (1861, февраль, с. 211) допущена ошибка: год пожара указан неверно (вместо 6985 - «в лето 6980-е»). Издатели приняли цифру Å за приставку -е. В других списках Сказания, а также в летописи, пожар датируется 6985 г. Ср. : ПСРЛ, т. 24, с. 195.
[29] АСЭИ, т. III, № 268, с. 283; ср. прим. на с. 283-284.
[30] АСЭИ, т. III, № 269, с. 284-285.
[31] См. «Дело по доношению архимандрита о пожаре Спасокаменного монастыря» (ГАВО, ф. 496, оп. 1, № 3063, на 163 л.л.). Включенная в дело «Опись оставшему выносному ис пожару церковному и казенному имуществу» (там же, л. 4-9 об.) сообщает, что из икон от огня удалось спасти только пять небольших образов: надгробную икону преп. Иоасафа Каменского (там же, л. 4), «Преображение», «Нерукотворный Спас» и две «Одигитрии» (там же, л. 6 об.). О гибели деисуса было хорошо известно историкам монастыря (ср.: Суворов Н.И. Описание Спасокаменного, что на Кубенском озере, монастыря. Вологда, 1893, с. 20; Корольков А.И. Спасокаменный, на Кубенском озере, монастырь. СПб., 1895, с. 19; и др.), что, однако, не помешало В.А. Богусевичу усомниться в этом факте (см..: Богусевич В.А.. Живопись конца XV столетия в привологодском районе. – В кн.: Северные памятники древнерусской станковой живописи. Вологда, 1929, с. 19) и даже отождествить сгоревшие иконы Дионисия с деисусом из Глушицкого Покровского монастыря (ВОКМ, инв. 7881-7891).
[32] При работе я пользовался следующими описями Спасского Каменного монастыря: 1628 г. (ГИМ, ОПИ, ф. 226, № 37, на 78 л.л. Опубликована в кн.: Памятники письменности в музеях Вологодской области. Каталог-путеводитель. Ч. 4, вып. 1, Вологда, 1985, приложение 2, с. 164-209); 1670 г. (ГАВО, ф. 883, оп. 1, № 44, на 91 л.л. Извлечения из этой описи напечатаны в кн.: Суворов Н.И. Описание Спасокаменного, что на Кубенском озере, монастыря, с. 46-54); 1701 и 1703 г.г. (РГАДА, ф. 237, оп. 1, № 37, на 212 л.л.). Между 1670 и 1701 г.г. центральный «образ Спаса, что наперед сего был в тябле» из деисусного ряда вынули и поместили в алтаре «на горнем месте» (РГАДА, ф. 237, оп. 1, № 37, л. 10); в иконостасе появился новый «Спасов образ писан на красках» (там же, л. 5 об.). Причиной этой замены послужило, вероятно, двуперстное сложение благословляющей руки Спаса на иконе Дионисия. В ходе борьбы с расколом подобные изъятия древних изображений Спасителя из деисусов производились нередко. Аналогичные случаи с иконами Вседержителя работы Дионисия произошли в Ферапонтове и Павлове Обнорском монастырях.
[33] Деисус Троицкого собора Сергиева монастыря (1422 или 1423).
[34] Деисусы Успенского собора Московского Кремля (1481), Успенского собора Иосифова Волоколамского монастыря (1485), собора Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря (дополнение 1490 г.), Успенского собора Кириллова Белозерского монастыря (1496).
[35] В.Т.Георгиевский (Фрески Ферапонтова монастыря. СПб., 1911, с. 25-26) допускал, что под «деисусом» мог подразумеваться целый иконостас и даже фрески, о которых в приписке к Сказанию нет ни слова. О фресках Дионисия еще увереннее писал И.В.Евдокимов, безуспешно искавший «под новейшей штукатуркой древние графьи росписи» (Евдокимов И.[В.] Север в истории русского искусства. Вологда, 1921, с. 69; ср. в его же статье «Вологодский иконнивк Григорий Агеев» - В журнале «Временник», вып. I, Вологда, 1916, с. 8).
[36] Они упомянуты (без перечисления) как часть деисуса в древнейшей дошедшей до нас описи Каменного монастыря 1628 г. (см. выше, прим. 30): «Деисус болшей с празники и пророки, все образы обложены серебром и позолочены» (ГИМ ОПИ, ф. 226, № 37, л. 2 об.; в публикации 1985 г. - с. 165).
[37] Суворов Н.И. Описание Спасокаменного, что на Кубенском озере, монастыря, с. 13.
[38] ГАВО, ф. 883, № 44, л. 3 об. (Суворов Н.И. Описание Спасокаменного, что на Кубенском озере, монастыря, с. 49).
[39] ПСРЛ, т. 6, СПб., 1853, с. 264; ПСРЛ, т. 34, М., 1978, с. 14; ПСРЛ, т. 13, первая половина, СПб., 1904, с. 43.
[40] Об этом сообщает краткий летописец Кириллова Белозерского монастыря первой половины XVI в., РНБ, Погод., № 1554, л. 24 об. См.: Зимин А.А. Краткие летописцы XV - XVI в.в. - В сб.: Исторический архив, т. V, М., 1950, с. 30.
[41] Иоасафовская летопись, М., 1957, с. 174; ПСРЛ, т. 6, с. 282; ПСРЛ, т. 6, вып. 2, стб. 415-416; ПСРЛ, т. 8, СПб., 1859, с. 265; ПСРЛ, т. 13, первая половина, с. 30. Наиболее подробный рассказ об этом сохранился в неопубликованном «Архивском» летописце XVI в.: «Митрополит же Варлаам повеле своим [ико]нописцом в своей полате поновити иконы и сам много тут тружаяся ко с[вя]тым иконам своима рукама и обнови вскоре с[вя]тыя иконы якож и первие беша» (РГАДА, ф. 181, оп. I, № 11, ч. 3, л. 228-228 об.).
[42] В бытность Варлаама архимандритом Симонова монастыря между 1506-1511 «дети боярские <...>Федосей да Ондрей Денисьевы дети Икон[ни]ковы» присутствовали в качестве свидетелей при обмене монастырской земли. См.: Акты феодального землевладения и хозяйства. Акты московского Симонова монастыря (1506-1613 г.г.). Л., 1983, № 2, с. 3. Но в этой публикации вместо «Икон[ни]ковы» ошибочно напечатано «Яковлевы»
[43] Фрески Феофана Грека в Троицком приделе новгородской церкви Спаса Преображения на Ильине улице (1378), Андрея Рублева и Даниила Черного во владимирском Успенском соборе на склонах арки южного нефа (1408); на четырехчастной иконе из Московского Кремля, в ГТГ, инв. 4229 (начало XV в.), на створке иконы «Богоматерь Умиление» из села Сандыри, в ГТГ, инв. 17302 а, 17301 б, 17302 в (1491); и др.
[44] Колоссальные долги Андрея Меньшого (например, Ивану III он задолжал 30 000 рублей) перечислены в его духовной (ДДГ, № 74, с. 275-277).
[45] АСЭИ, т. III, № 263-272 а, с. 280-287.
[46] Лазарев В.Н. Дионисий и его школа. В кн.: История русского искусства. Т.III. М., 1955, с. 492. Впрочем, еще В.Т. Георгиевский безосновательно назвал Дионисия и его сыновей «иконописцами великого князя Ивана III» (Фрески Ферапонтова монастыря, с. 19).
[47] Он не приехал даже на торжественное освящение московского Успенского собора 12 августа 1479 г. Андрей Меньшой, несмотря на болезнь, на этом празднике присутствовал (ср.: ПСРЛ, т. 25, с. 324).
[48] Подробнее об этом: Голейзовский Н.К. Загадки Благовещенского собора: новое в российской истории. - В журнале «Вопросы истории», М., 1998, № 6, с. 107-108.
[49] «Слышав же се князь Борис Васильевичь посла ко князю Ондрею Васильевичю Углецкому, брату своему болшому, жалуяся на великого князя: «что какову силу чинит над ними, что не волно кому отъехати к ним; они ему молчали, князь Юрий умер, брат их старейший, и князю великому вся отчина его досталася, а им подела не дал из тое отчины; Новгород Великий взял с ними, ему ся все подостало, а им жеребья не дал из него; а нынеча и зде силу чинит, кто отъедет от него к ним и тех безсудно емлет, уже ни за бояре почел братью свою; а духовные отца своего забыл, как написал по чему им жити, ни докончания, что на чем кончали после отца своего» (ПСРЛ., т. 6, с. 222; ПСРЛ, т. 6, вып. 2, стб. 288; ПСРЛ, т. 20, первая половина, СПб., 1910, с. 336 ).
[50] Наиболее подробный рассказ об аресте Андрея сохранился в составе так называемого Архангелогородского летописца (II редакция Устюжской летописи): «В лета 7000 (1491 - Н.Г.). Приехал на Мосъкву князь Андреи Углечьскии сентября в 19 день, в понедельник. Князь великии почти его велми вечера того, а на завътрее поимал во вторник брата своего князя Андрея Васильивичя Углечьскаго и бояр его. А поимал так. Послал по него дворецкого своего князя Петра Великого князь Васильева сына Шастунова, а велел князя Андрея брата своего звать к себе хлеба ясти. Князь Андреи восхотел о том ему челом ударити брату своему стареишему. И как приде в западню и бил челом великому князю на чти (чести - Н.Г.) . И князь великии, мало посидев с ним и поговоря мало, и выиде от него в повалушу, а князю Андрею повеле себя ждати и бояром его повеле идти в столовую гридню. Они же внидоша, и тако поимаша их и разведоша разно.А князя Андрея повеле поимати князю Семену Ивановичю Ряполовскому. И князь Семен Ряполовской со многими князьми и бояры приде в западню ко князю Андрею Васильивичю, и ста перед ним слезен, и не моги слова ясно молвити. И рече слово слезен ко князю Андрею: “Государь, князь Андреи Васильивичь, поиман еси Богом да государем великим князем Иваном Васильивичем всеа Русии, братом твоим стареишим”. И князь Андреи воста и рече: “Волен Бог да государь брат мои стареишии, князь великии Иван Васильивичь, а суд ми с ним пред Богом, что мя неповинно имает”, - на 1 часу дни. И сидел в западне до вечерни. И сведоша его на Казеннои двор и приставиша стеречи многих князеи и бояр. И после на Углеч Поле князя Василья Косово, да брата его князя Ивана Мынынду, княжих Ивановых детеи Юрьевичя, да князя Петра Ушатово, и иных детеи боярских по 5-ти сот и велел поимати детеи князя Ивана да князя Дмитрея. И поимаша, и посадиша в Переславле, и сторожи уставиша, а дщереи не ведоша. На тои неделе и железа возложиша, сентября в 22 день, и сторожев к целованию приведше» (ПСРЛ, т. 37, с. 97-98). Дочери князя Андрея были замужем: Евдокия (в иночестве после 1512 г. - Елена) - за князем Андреем Дмитриевичем Курбским (1470-1512), московским воеводой; Иулиания (ум. в 1537 г.) - за князем Иваном Семеновичем Большим Кубенским (Ярославский К.М., свящ. Князья Угличские. - Ярославские епархиальные ведомости (далее - ЯЕВ), 1892, № 45, ч.н., стб. 707; то же отдельно - Ярославль, 1892, с. 20; изд. 2, репринтное и дополненное - Углич, 1999, с. 20).
[51] Повесть о Дракуле. Исследование и подготовка текстов Я.С.Лурье. М.-Л., 1964.
[52] ЯЕВ, 1873, № 17, ч.н., с. 141. Ср.: Ключевский В.О. Древнерусские жития, с. 317, прим. 2.
[53] Краткий обзор сохранившихся памятников угличской письменности см.: Русинов Н.Д. Письменная культура угличан Средневековья и XVIII века. - В сб.: Угличский историко-художественный музей. Исследования и материалы по истории Угличского Верхневолжья (далее - ИМИУВ). Вып. 4. Книжная культура Углича. Углич, 1996, с. 21-33; Денисов В.В. Документальные собрания монастырей Угличского Верхневолжья во второй половине XVII - начале XX в.в. - ИМИУВ, вып. 5, Углич, 1998, с.12-24. Ср. также: Горстка А. Н. Из истории культурной жизни Углича времени Андрея Васильевича Большого. - Там же, с. 52-71.
[54] По данным Угличского летописца Музейного собрания РГБ (свод, составленный Г.Д.Серебрениковым в конце XVIII в.), Покровский собор строился и украшался шесть лет, с 6991 по 6997 г. (1482-1488) - РГБ, ф. 178, № 934, л. 51 об.-52. Л.И. Денисов (Православные монастыри Российской империи. М., 1908, с. 931) без указания источника датирует храм 1483 г., а составители академической «Истории русского искусства» (т. III, М., 1955, с. 287) - 1471 г. Предпочтение следует отдать версии пространной редакции Жития Паисия Угличского, согласно которой Покровский собор был заложен в 1479, а освящен 1 октября 1482 г. (ЯЕВ, 1873, № 17, ч.н., с. 137-138; оригинал - рукопись первой четверти XVII в.: Угличский филиал Государственного архива Ярославской области [далее - УФГАЯО], ф. 49, оп. 1, № 10, л.л. 18-18 об. : «основаша <...> в лето 6987» и л. 24: «святися <...>в лето 6991 <...> месяца октября в 1 день»). Домовая церковь Константина, первоначально деревянная, построенная князем Андреем в 1470 г. и вошедшая в комплекс дворцовых построек, с приделом Елены, освященным в честь патрональной святой супруги князя, была приписана к Преображенскому собору, поэтому соборный протопоп считался одновременно Константиновским (Лавров Н.Ф. Путеводитель по церквам города Углича. Изд. второе, репринтное и дополненное. Углич, 1994, примечания, с. 1). Упомянутое выше утверждение составителя Угличского летописца о том, что освящение Покровского собора произошло в 1488 г. приведенным перечнем присутствовавших на этой церемонии убедительно опровергается, поскольку упомянутые в нем трое участников торжества скончались в 1483 г.: Мартиниан Ферапонтовский - 12 января (Строев П.М. Списки иерархов, стб. 82), Макарий Колязинский - 17 марта (там же, стб. 448), жена князя Андрея, Елена Романовна Мезецкая - 2 апреля (ПСРЛ, т. 25, с. 330). Покровский монастырь взорван большевиками.
[55] Древности. Труды имп. Московского археологического общества. Т. 8, М., 1880, с. 68-69. От белокаменного Никольского собора сохранились руины. По мнению обследовавшего их В.П. Выголова, строительство храма велось итальянским зодчим (Выголов В.П. Никольский собор Антониева Краснохолмского монастыря (последняя четверть XV в.). - В сб.: Памятники русской архитектуры и монументального искусства. М., 1991, с. 24-25). На рубеже 1470-1480-х г.г. в Москве работали три итальянских архитектора: знаменитый Аристотель Фиораванте, его сын Андрей и помощник Петр - вероятно, идентичный неизвестному по имени «венецианцу», восстановившему в 1477 г. разрушенную бурей главу Успенского собора Симонова монастыря (ПСРЛ, т. 24, с. 195: «Того же лета съделан бысть верх церкви на Симанове, иже гром разил, а делал и мастер венедицъскыи, другыи, не тои, [и]же большею церковь Пречистыя ставить»). Одного из них Иван III после примирения с братом мог ненадолго отпустить в Угличское княжество для осуществления архитектурных замыслов Андрея Большого. Однако С.С. Подъяпольский датирует Никольский храм серединой XVI в. (Подъяпольский С.С. О датировке Никольского собора Антониева -Краснохолмского монастыря. - В сб.: Архитектурное наследство, № 44, М., 2001, с. 26-31).
[56] По свидетельству монастырской описи 1764 г., соборная церковь Успения Богородицы «построена в прошлом 6992 году» (Углич. Материалы для истории города XVII и XVIII столетий. М., 1887, с. 328). Та же дата приведена в неопубликованном Летописце Кассиановой пустыни: «В лета 6992 освящена первоначалная соборная церковь Успения Богородицы» (РГБ, ф. 299, № 234, л. 112).
[57] Тихомиров И.А.. Раскопки в Угличском кремле. - Труды второго областного Тверского Археологического съезда 1903 года 10-20 августа. Тверь, 1906, с. 403.
[58] Там же, с. 406.
[59] Ф.Х. Киссель в «Истории города Углича» (Ярославль, 1844, с. 372; изд. 2, репринтное с дополнениями - Углич, 1994) отмечает, что «дворец построен князем Андреем Василиевичем, следовательно, около 1462 года». Из контекста ясно, что дата относится к началу княжения Андрея, а не к постройке дворца. По мнению Л.Ф.Соловьева (Краткая история города Углича. СПб., 1895, с. 58), дворец строился в 1481-1483 г.г.; по другим известиям (Ф.Х. Киссель? - Н.Г.) - в 1462 г. Источники автором не названы; тем не менее, последующие исследователи до недавнего времени придерживались хронологических вех, предложенных Л.Ф.Соловьевым. Е.В. Михайловский (Углич. М., 1948, с. 16) относил постройку к началу 1480-х г.г.; В.Н. Иванов (Ростов Великий. Углич. М., 1964, с. 175) - к 1482 г. Согласно Угличскому летописцу Музейного собрания РГБ, дворец возведен «от лета ÑÏ×Ç (6997=1489 - Н.Г.) году» (РГБ, ф. 178, № 934, л. 117); однако в приписке на поле добавлено: «Зри, что полаты оны каменныя, или дворец царский, построены о двух жильях снаружи и третие внутрь фундамента; под ними есть погреба глыбокия в земли; и оны[й] то сей дворец создан благоверным князем углеческым Андреем Васильевичем за 110 лет до убиения святаго царевича Димитрия [15 мая 1591 г. - Н.Г.], то есть в лето ÑÖ×F [6999=1491 - Н.Г.] году». Ср.: ЯЕВ, 1894, № 16, ч.н., стб. 247. Очевидно, в первой дате - ошибка: вместо ÑÏ×Ç следует читать ÑÏ×F. Впрочем, в другой приписке указано, что князь Андрей «дворец тои строил <...> в та ж времена, егда и соборную Преображения Г[оспо]дня <...>в лет[о] ÑÖ×Å (6995=1486/1487 - Н.Г.)» (РГБ, ф. 178, № 934, л. 162 об.). О палатах Андрея см. также: Глаголев А.Г. О древних великокняжеских и царских дворцах. - Журнал Министерства внутренних дел, СПб., 1841, № 9, с. 358-361; Шляков Н.[В.] Свод известий о дворце св. царевича Димитрия в Угличе. Ярославль, 1889.
[60] Во время копания рвов под фундамент собора при князе Андрее Васильевиче были открыты мощи князя Романа Угличского (ум. 3 февраля 1285=6793 г.). Обычно открытие мощей и завершение постройки храма относятся исследователями к 1485 г. (ср., например: Голубинский Е.Е. История канонизации святых в русской церкви. Изд. 2, М., 1903, с. 118; Михайловский Е.В. Углич, с. 22; Иванов В.Н. Ростов Великий. Углич, с. 176). Так - 6993 г. - датируется закладка собора в некоторых списках Угличского летописца (Труды Ярославской губернской ученой архивной комиссии [далее - Труды ЯГУАК]. Вып. I, М., 1890, с. 25; Угличский летописец. Ярославль, 1996, с. 43, 155). Однако в списках РГБ, ф. 178, № 934, л. 49, 162 об, 184 об., БАН, Археогр. ком. № 18 (Труды ЯГУАК, вып. I, с. 101) и Гос. музея-заповедника «Ростовский Кремль», инв. Р-48, из собр. Е.В.Барсова (Угличский летописец. Ярославль, 1996, с. 35, 56) оба события упомянуты под 6995 г. (на с. 35 - ошибочно под 1 октября: это день основания угличского Покровского собора; тут же уточняется, что закладка Преображенского храма и открытие мощей произошли через 202 года после преставления Романа). Действительно, 6793+202=6995. К 6995 г. отнесено обретение мощей Романа и в кратком Угличском летописце второй половины XVIII в. - РГАДА, ф.187, оп. 2, № 102, л. 10 об. Под тем же 6995 г. упоминается о закладке собора и находке гроба с мощами Романа в неизвестном ранее широкому кругу исследователей «Житии святаго и благовернаго князя Андреа Васильевича Углицкаго и чад его, благоверных князей Иоанна и Димитрия, новых страстотерпцев» (на л. 159 в списке XVIII в. ГИМ, Ув. 818, л.151 об.-167 об., в конволюте, включающем службы, похвальные слова и переписку генерал-майора У.С.Потапова /умер в 1785 г.; в 1776-1779 служил полковником в Углицком пехотном полку. См.: РБС, [т. 13], Плавильщиков-Примо. СПб., 1905, с. 643/ со старообрядческим деятелем Андреем Борисовым. Согласно архиепископу Сергию, имя князя Андрея появляется в святцах - в списке РНБ, № 51 (ПМВ, т. II, ч.2, приложение 3, с. 548), составленном между 1606 и 1625 г.г., но не позднее 1641 г. (ПМВ, т. I, с. 355) - под 5 ноября. По Житию Андрея (л. 166), он скончался «в лето 6999 (1490 - Н.Г.) ноября в 5 день». Та же дата указана в Житии его сына Дмитрия (в том же сборнике, л. 142-151; не опубликовано) на л. 143. Оба жития излагают предание о заточении, смерти и погребении Андрея в Угличе. Но в отличие от Жития Андрея, в Житии Дмитрия Андрей и два его сына именуются великими князьями. Судя по указаниям в тексте Жития Андрея, можно полагать, что оба произведения написаны в 1620-х -1630-х годах (близкая датировка: Леонид, архим. Систематическое описание славяно-российских рукописей собрания графа А.С.Уварова. Ч. IV. М., 1894, с. 446. Но автором не мог быть составитель Жития Игнатия, живший почти на сто лет раньше), после возобновления разоренного собора, но до его разборки, возможно, за пределами Углича (ср.: «и доднесь там его сокровища останок от разорения града Углеча ясно во очесех всех зрящих цветет» - л. 153). Здесь же на л. 159 об. отмечено, что до создания драгоценной раки для мощей Романа, установленной в храме по завершении его постройки, «и лик святаго отца на иконе вообразиша». Тот же 6995 год указывает архиепископ Сергий (ПМВ, т. II, с. 33 - под 3 февраля, с. 282 - под 13 сентября); поскольку зимой строительные работы не велись, обретение мощей Романа следует, вероятно, датировать 13 сентября 1486 г. (1486+5509=6995). В Барсовском списке Угличского летописца отмечено также, что новый собор начали строить в 7206, а старый - на 212 лет ранее, то есть - в 6994, 1486 г.: 7206-212=6994; 6994-5508=1486 (Угличский летописец. Ярославль, 1996, с. 35, 125). Таким образом, есть основание думать, что подготовка к строительству началась летом 1486 г., а открытие мощей и окончание постройки храма относятся к 6995 г., то есть, оба события произошли между 1 сентября 1486 и 31 августа 1487 г. В эти хронологические рамки укладываются и открытие мощей Романа 13 сентября 1486 г. во время копания рвов под соборный фундамент, и освящение собора, которое по традиции скорее всего было приурочено к храмовому празднику Преображения - 6 августа 1487 г. Такая датировка не противоречит известию пространной редакции Жития Паисия о том, что строительство Преображенского собора началось «не по мнозех же летех» после освящения 1 октября 1482 г. Покровского собора угличского Паисиева монастыря (ЯЕВ, 1873, № 17, ч.н., с. 139). Правда, по утверждению одного из составителей Барсовского свода, Преображенский собор был построен «в третие лето по рождении благоверных чад своих, то есть в лето 6991 году начало основанию соборныя церкви сотвори», за три года - «трема леты <...> и со двама пределы - святаго и всехвалнаго апостола Андрея Первозваннаго, ангела благовернаго князя, и святых благоверных и равноапостолных царя Констянтина и христолюбивыя матере его Елены» и освящен «Ростовским архиепископом Тихоном» (Угличский летописец. Ярославль, 1996, с. 155. Дата 6691 г. и на с. 43). Угличский исследователь А.Н.Горстка отмечает, что вскоре после заточения князя Андрея Иваном III оба придела «были переосвящены: южный Андреевский стал приделом князей Бориса и Глеба, а северный Константиновский - приделом Похвалы пресвятой Богородицы» (Горстка А.Н. Спасо-Преображенский собор в Угличе. М., 2002, с. 7). Так великий князь пытался искоренить в Угличе память о создателе собора и его супруге - княгине Елене. К сожалению, в прокомментированном А.Н.Горсткой отрывке реальные факты перемешаны с домыслами одного из составителей свода. Во-первых, «чада» (сыновья) князя Андрея появились на свет не одновременно: Иван - в 1480, а Дмитрий - в 1482 г. (см.: Голейзовский Н.К. Начало деятельности Кассиана Учемского по письменным источникам. - В журнале «Древняя Русь. Вопросы медиевистики», М., 2002, № 4, с. 22-23). Во-вторых, на фреске северной стены Архангельского собора Московского Кремля над изображением князя Андрея (согласно его Житию, память - 12 августа, день рождения князя; в святцах РНБ, № 51, список второй четверти XVII в. - 5 ноября /по Житию это день кончины/, см. : ПМВ, т. II, приложение 3, с. 548, датировка - т. I, с. 355) изображен в медальоне его патрональный святой - не апостол Андрей (память 30 ноября), а мученик Андрей Стратилат (память 19 августа). Ср.: Сизов Е.С. К атрибуции княжеского цикла в росписях Архангельского собора. - В сб.: Гос. Музеи Московского Кремля. Материалы и исследования. Вып. II. М., 1976, с. 85, приложение I, № 32 и приложение II, 7, № 32 на с. 94; ср. ил. 3 на с. 66). В-третьих, Тихон стал архиепископом только 15 января 1489 г.; в 1481-1488 г.г. ростовским владыкой был Иоасаф.
[61] РГБ, ф. 178, № 934, л. 62 об.; ЯЕВ, 1894, № 12, ч.н., стб. 178.
[62] Ср., например: РГБ, ф. 299, № 204, л. 79 об.: «церковь [Успения - Н.Г.]...украсив, яко невесту, иконами, и книгами, и ризами, и всякою утварию...» - ЯЕВ, 1873, № 14, ч.н., с.116.
[63] ЯЕВ, 1873, № 17, ч.н., с. 137; УФГАЯО, ф. 49, оп.1, л. 19.
[64] ЯЕВ, 1873, № 17, ч.н., с. 140.
[65] ПСРЛ, т. 25, с. 332; другие летописи сообщают о 15 сгоревших церквах: ПСРЛ, т. 24, Пгр., 1921, с. 208; ПСРЛ, т. 26, М.-Л., 1959, с. 286; ПСРЛ, т. 27, М.-Л., 1962, с. 291 и 361; ПСРЛ, т. 28, М.-Л., 1963, с. 156 и 321; и др.
[66] Местный образ «Богородицы Покрова на золоте» упоминается в описи Покровского монастыря 1702 г. (Углич. Материалы для истории города XVII и XVIII столетий, с. 168). Об этой иконе см. также: Иувеналий Раменский, иером., Ярославский К.М., свящ. Сказание о явленной и чудотворной святой иконе Покрова пресвятыя Богородицы, принадлежащей Угличскому Покровскому монастырю Ярославской губернии. Ярославль, 1899. Экспонируется в Угличском музее (УИХМ, № 15292. Разм.: 158,5 х 121,5 см. Реставрирована в 1989 г. в ЯСНРПМ). К сожалению, ознакомиться с этим памятником вблизи мне не удалось, поэтому уверенно отождествлять его с чудотворной иконой 1482 г. не решаюсь. Авторский красочный слой иконы почти полностью утрачен и был возобновлен, вероятно, в XVII в.; от древней живописи сохранились незначительные фрагменты крыльев архангела. Составитель Музейного списка Угличского летописца отмечает, что внутреннее убранство монастырских церквей «обновись в первое достоинство» при царе Михаиле Фелоровиче, и добавляет: «В сем же монастыре есть самыя предревнейшия иконы наместныя преподобнаго Паисия и Богоявления Господня и Покрова пресвятыя Боогородицы и иныя многи» (РГБ, ф. 178, № 934, л. 201). Впрочем, рядом на правом поле - скептическая приписка: «Зри, что в нынешнем времен[и] некия наместныя древьнейшия иконы овыя уже и преписаны, и овыя и совсем уничтож[е]ны, толико един [образ] преподобнаго Паисея и прочих мало не преписаных осталось ныне в тои обители».
[67] ЯЕВ, 1892, № 47, ч.н., стб. 746: «...зажгоша во святеи церкви коностас и святыя иконы...». О том же ср. в Житии Паисия Угличского - ЯЕВ, 1873, № 17, ч.н., с. 139. По сведениям, собранным угличским краеведом XIX в. В.И.Серебрениковым, захватчики, проникнув в храм, «устремишася на святыя иконы, аки псы хопающе с икон ризы и оклады здирающе, сосуды церковныя и ризницу ограбиша. Егда же все пограби, зажже храм соборный, а под собором в погребах было много сала и другой рухляди, все сие сильно возгорелось и бысть пожар велий внутри храма; все выгорело древяное строение и образа». См.: Шляков Н.[В.] Свод известий о дворце св. царевича Димитрия в Угличе, с. 10; ср.: ЯЕВ, 1873, № 13, ч.н., с.141. То же в кн.: Киссель Ф.Х. История города Углича, с. 328.
[68] ЯЕВ, 1873, № 17, ч.н., с. 139.
[69] В 1965-1966 г.г. реставрировались в ВХНРЦ им. акад. И.Э. Грабаря. См.: Горстка А.Н. Деисусная икона «Апостол Павел». (К вопросу о работе московских иконописцев в Угличе в 80-х годах XV в.). - ИМИУВ, вып. 3, Углич, 1993, с. 137-152.
[70] Составитель Музейного списка Угличского летописца отмечает, что в левобережной приходской церкви Леонтия сохранились «иконы наместныя древния» (РГБ, ф. 178, № 934, л. 215).
[71] ЯЕВ, 1873, № 17, ч.н., с. 139.
[72] О том, что фрески Преображенского собора могли быть работой Дионисия, предполагал еще Е.В. Михайловский (Углич, с. 23), считавший вероятным также исполнение «группой художников под руководством знаменитого живописца Дионисия» (там же, с. 19) фресок дворца князя Андрея, о которых будет сказано дальше. А.Н. Горстка пишет: «Вполне возможно, что в 80-х годах XV в. художественная артель Дионисия работала в Угличе, принимая участие в росписи стен и написании икон для Покровского собора Паисьева монастыря 1479-1482 г.г. и Преображенского собора угличского кремля 1487-1488 г.г.» (Горстка А.Н. Паисьево евангелие – памятник палеографии и оформительского искусства последней четверти XV в. - В сб.: Памятники культуры. Новые открытия.1986, Л., 1987, с. 349, прим. 30).
[73] Труды ЯГУАК, вып. II, М., 1892, с. 34. Грамота на перестройку собора, данная 6 марта 1700 г. Петром I, добавляет, что не только «подписей», но и «лиц не знать», что местами «левкас стенной обвалился», церковь без связей, «с пределы», на которых сохранились кресты и главы, крытые при Алексее Михайловиче деревянной чешуей, что у паперти стены и столбы каменные без сводов (Тихомиров И.А. Раскопки в Угличском кремле, с. 405-406). И.А.Тихомиров, исследовавший территорию княжеского двора летом 1900 г., отметил, что древний собор «был меньше современного, располагался ближе его к Волге и на восточной стороне оканчивался тремя алтарными полукруглыми выступами (апсидами). По отвесному цоколю он был облицован «белым камнем» (известняком) в два ряда <...> К сожалению, основание древнего собора не могло подвергнуться исследованию и раскопке по той причине, что как раз на месте его алтаря и главной части собственно храма расположена ныне придельная соборная «Похвальская» церковь (бездарное произведение зодчего николаевского времени)» (там же, с. 403-404). При раскопках 1980-х г.г. обнаружено множество фрагментов древней штукатурки с остатками фресок ярких оттенков (киноварь, золотистая охра, зеленые тона), быстро утрачивавших цвет после извлечения на свет. Они хранятся в фондах Угличского музея. На одном из фрагментов сохранились остатки надписи, датированной палеографом О.А.Князевской концом XV в.
[74] Угличский летописец. Ярославль, 1996, с. 57.
[75] Там же, с. 85.
[76] ГИМ, Ув. 818, л. 161. Весьма вероятно, что включение в состав росписи развернутого страстного цикла, обратившего на себя внимание очевидца, явилось откликом живописца и его заказчика на выступления церковных иерархов против пользующихся негласным покровительством Ивана III еретиков-жидовствующих, которые были затем осуждены московским собором 1490 г. Вместе с необходимостью основательной просушки стен Преображенского храма это обстоятельство заставляет думать, что фрески скорее всего создавались летом 1490 или 1491 г.
[77] Угличский летописец. Ярославль, 1996, с. 86, 98. О том, что в угличском княжеском дворце XV в. «стены были расписаны живописными священными изображениями», упоминает А.М. Щекатов (Словарь географический Российского государства. Ч. VI. М., 1808, стб. 534). Традиция украшать стенописью княжеские терема была древней (ср.: Голейзовский Н.К. Епифаний Премудрый о фресках Феофана Грека в Москве. - ВВ, т. 35, М., 1973, с. 223-224). Дионисий, вероятно, имел возможность видеть фрески кремлевского терема Василия Дмитриевича, расписанного «незнаемою подписью и страннолепно» Феофаном Греком (Вздорнов Г.И. Феофан Грек. Творческое наследие. М., 1983, с. 41).
[78] РГБ, ф. 178, № 934, л. 52; ср.: ЯЕВ, 1894, № 16, ч.н., стб. 247.
[79] Угличский летописец. Ярославль, 1996, с. 81. В этой связи необходимо отметить, что хранящиеся в ГИМ и ГТГ иконы деисуса конца XV в. из старообрядческой моленной угличских купцов Выжиловых, если и происходили, согласно сообщенному Ю.А. Олсуфьевым преданию, из Преображенского собора (см.: Антонова В.И, Мнева Н.Е. Каталог древнерусской живописи. Т. I, М. 1963, № 289, с. 349-350), то попали туда, скорее всего, после «литовского разорения» из других церквей и, судя по незначительным размерам (высота - 114 см), не могли принадлежать к главному соборному иконостасу (ср.: Горстка А.Н. Спасо-Преображенский собор в Угличе, с. 9).
[80] ЯЕВ, 1892, № 48, ч. н., стб. 755-757.
[81] Угличский летописец. Ярославль, 1996, с. 97.
[82] Там же, с. 98.
[83] Там же, с. 57.
[84] Там же, с. 131.
[85] РГБ, ф. 178, № 934, л. 208: «наместная икона Преображения Г[оспо]да нашего И[cу]са Х[рис]та самодревнейшая ж[е], и прочия есть иконы богородичны и неких святых древнейшия ж[е] н[ы]не существуют».
[86] «Вероятно, в 1920-е годы, перед закрытием собора, она была вывезена в Москву и затерялась в фондах какого-нибудь музея» (Горстка А.Н. Спасо-Преображенский собор в Угличе, с. 30).
[87] Ярославские губернские ведомости, 1859, с. 265-266; Шляков Н.[В.] Свод известий о дворце св. царевича Дмитрия, с. 12. Ср.: Соловьев А.Ф. Краткая история города Углича, с. 59; Михайловский Е.В. Углич, с. 18.
[88] Картины России и быт разноплеменных ее народов, из путешествий П П. Свиньина. Ч. I. СПб., 1839, с. 114.
[89] Известия имп. Археологической комиссии (далее - ИАК), вып. 26 (Вопросы реставрации, вып. 1), СПб., 1908, с. 104-105; ср.: ЯЕВ, 1844, № 42, ч. н., с. 24.
[90] ИАК, вып. 26 (Вопросы реставрации, вып. 1), с. 104.
[91] Там же, с. 122.
[92] См.: Лавров Н.Ф. Путеводитель по церквам города Углича, примечания, с. 2-3.
[93] Первоначально работа представляла собой вторую главу монографии «Дионисий по письменным источникам», подготавливаемой по договору (№ 2-456 от 30 ноября 1983 г.) с московским издательством «Изобразительное искусство». Вместе с первой главой, посвященной связям Дионисия с дмитровскими князьями и Пафнутием Боровским, она обсуждалась 24 ноября 1987 года на заседании сектора истории русской культуры дооктябрьского периода Института истории СССР АН СССР как часть предполагавшейся к защите диссертации на степень доктора исторических наук. Жизненные обстоятельства воспрепятствовали осуществлению обоих проектов. Сохранившийся материал пересмотрен и дополнен автором зимой 2004-2005 г.